Лашарела
Шрифт:
— Так как же написал Давид Иоаву? — спросил царь Турмана, снова обращая взор к стене.
— Написал Давид письмо к Иоаву. В письме он написал так: поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтоб он был поражен и умер.
Эгарслан, затаив дыхание, слушал Турмана, не сводя глаз с царя.
Эгарслан проник в самые сокровенные мысли царя. Для него все стало ясным. Он теперь знал, как ему надлежит действовать.
— Давид послал и взял ее в дом свой; и она сделалась его женою и родила ему сына…
Во дворец пришли добрые вести:
Лаша еще был занят разделом военной добычи, как новая беда нависла над страной — еще одна зависимая область, Нахичеван, не наученная примером Гандзы, отложилась от Грузии и отказалась платить дань.
В Грузии понимали, что мятеж Нахичевана, последовавший за гандзийскими событиями, не случаен. Это было еще одно звено той цепи бедствий, которые обрушились на Грузинское царство.
Страны, находящиеся в зависимости от Грузии и до сих пор верные ей, восставали одна за другой, выходили из повиновения и отказывались от уплаты дани. Внутренние раздоры и ослабление царский власти в Грузии подстрекали их к этому.
Выход из повиновения Нахичевана послужил для Ахалцихели новым поводом для выступления против внешней политики Мхаргрдзели.
— Рум готовится к нападению на Грузию, а мы, вместо того чтобы дать отпор и наказать его, заперлись у себя дома и тратим силы на усмирение и наказание данников. Казна пустеет, мы растрачиваем золото на бесплодные мелкие стычки, доблестные грузинские витязи гибнут в Гандзе и Нахичеване, — заявил на заседании дарбази Ахалцихели, обвинив атабека в том, что именно он довел страну до такого состояния.
Совет закончился. По предложению царя было принято решение идти в поход и проучить непокорных нахичеванцев. Руководить этим походом было поручено Шалве Ахалцихели.
Перед выступлением войска Эгарслан долго беседовал с Библой Гуркели, военачальником передового отряда.
Библа был, по мнению Эгарслана, наиболее надежным из всех молодых военачальников.
После ухода Гуркели Эгарслан вызвал к себе Лухуми. Не глядя ему в глаза, он старался как можно более ласково говорить с преданным слугой и телохранителем царя.
— Двор в большом долгу перед тобой, Лухуми. Не раз ты спасал жизнь царю, не раз доказывал свою преданность. А ныне царь не едет в поход из-за недомогания. Но тебя, верно, влечет к ратным делам, геройским подвигам. Зачем же тебе оставаться здесь, почему не пойти вместе с товарищами? Ступай в поход, отличишься в сражениях, вернешься со славой и добычей. Царь уверен, что ты отличишься в походе, он хочет щедро наградить тебя, умножить твои владения, сделать тебя знатным вельможей, — заключил Эгарслан, испытующе глядя на Мигриаули.
— Как будет угодно государю! — молвил Лухуми, склонив голову.
В Кахвти стояла осень, щедрая и обильная.
Уже созрел виноград. Во дворах слышался плеск и бульканье воды в огромных глиняных кувшинах для вина. Мойщики, залезая в кувшины, зарытые глубоко в землю, напевали
Гранатовые деревья свешивали через плетень свои ветви, отягощенные спелыми плодами, которые уже растрескались и выставляли наружу тесные ряды алых зерен. Перезревший инжир чуть не срывался с черешка, айва манила своей шафрановой окраской, грецкий орех выглядывал из потрескавшейся зеленой кожуры.
Янтарем и рубином густо рдела усадьба Мигриаули. Хозяин был далеко на войне. А Кетеван не могла управиться одна с таким большим хозяйством. У царского телохранителя, не так давно ставшего азнаури, было несколько своих крепостных крестьян. Но Кетеван, сама вчерашняя крепостная, никак не могла привыкнуть повелевать ими и старалась все делать сама.
Хорошо бы, если бы Лилэ помогала. Однако невестка не проявляла такого желания, а просить ее Кетеван не хотелось.
В последнее время Лилэ неузнаваемо изменилась. Она повеселела, то напевала вполголоса, то задумывалась и улыбалась какой-то своей затаенной мысли или шептала что-то, ничего не замечая вокруг.
Она часами сидела на балконе, облокотясь на перила, смотрела долгим мечтательным взглядом куда-то на запад.
Кетеван замечала, как невестка временами бледнела и тайком от нее ела кислые сливы и гранаты, соленые огурцы и капусту. Лилэ избегала Кетеван, стеснялась ее. Но от глаз опытной свекрови разве укроешься! Кетеван радовалась: скоро колыбель появится под их кровом и двор наполнится голосами и смехом златоволосых внучат.
Одно удивляло Кетеван — Лилэ совсем не вспоминала Лухуми, тогда как о царе, о его здоровье расспрашивала всех проезжих.
Когда Лилэ не сидела на балконе, она лежала в своей комнате и без конца глядела на портрет Лаши, улыбалась ему, шептала ласковые слова.
Несколько раз заставала невестку Кетеван в таком состоянии. Ей делалось не по себе. Мрачные мысли мелькали в голове старухи, но она не давала им овладеть собой и в работе и хлопотах скоро забывала о них.
Однажды эристави Бакур привез Лилэ письмо. Из всего этого длинного письма Лилэ прочла свекрови лишь то место, где говорилось о том, что Лухуми идет в поход на Нахичеван. Остальное Лилэ читала про себя, и лицо ее пылало от радостного волнения.
Мать проливала слезы об ушедшем на войну сыне, а жена была на седьмом небе от счастья.
Ей хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью, и, не понимая, что делает, она бросилась на шею к свекрови, обняла ее и расцеловала.
Ошеломленная Кетеван удивленно уставилась на невестку. Лилэ опомнилась, спрятала письмо и, запинаясь, сказала: не плачьте, мама, царь защитит Лухуми от беды, скоро сын ваш вернется домой с добычей и славой.
Это было не первое посещение эристави Бакура. Он и раньше несколько раз проездом заворачивал к ним, говорил втихомолку с Лилэ. После его отъезда невестка рассказывала Кетеван, что получила вести от Лухуми, что он здоров и невредим. Сама она усаживалась где-нибудь в сторонке с длинным посланием в руках и читала и перечитывала его с сияющим лицом.