Ласточка-звездочка
Шрифт:
— А «Белый клык» читал?
— Рассказ?
— Нет! Рассказ — это сокращенно, для детей. Я полную читал!
— У тебя есть?
— Есть.
— Дашь почитать?
— Спрашиваешь!
— А какая книга тебе больше всех нравится? — спросил Сергей.
Эдик задумался, и Сергей сам поторопился ответить:
— Мне — «Три мушкетера», «Спартак», «Как закалялась сталь». — Он поколебался и добавил: — И еще «Джерри-островитянин». И еще тоже очень нравятся «Дерсу Узала», «Остров сокровищ». — Сергей вздохнул: перечень получается слишком уж большим.
Было уже совсем поздно, когда Сергей собрался домой.
— А ты любишь рисовать? — спросил Сергей.
— Люблю. Срисовывать.
— И я.
Они торопились спрашивать: «А ты?» — торопились отвечать: «И я!» Они были счастливы оттого, что думали и чувствовали похоже, спешили убедиться, что у них есть еще и еще много общего…
— А ты не обидишься, если я тебя буду называть Ласточка-Звездочка? — спросил Эдик.
— Сколько хочешь! Никогда! — горячо сказал Сергей. Он и правда не чувствовал сейчас ядовитого привкуса в этом так много неприятностей принесшем ему прозвище. Даже напротив, когда Эдик его произносил, оно нравилось ему. Просто даже очень нравилось.
— Знаешь, — сказал Сергей, — я тебя познакомлю с ребятами нашего двора. Знаешь, какие у нас ребята!
Дома ему за опоздание устроили скандал.
— Но ведь я был у Камерштейна! — возмутился Сергей.
Снилось ему что-то счастливое, и проснулся он с ощущением огромного счастья, которое ждало его.
Сергей по-настоящему привязался к школе. Он как бы заново увидел это высокое здание с широченными коридорами-залами, с паркетным полом, по которому превосходно скользили кожаные подошвы ботинок. Оно было светлым и веселым. Сам воздух в нем был веселым и даже азартным, как на спортивной площадке двора, где каждый вечер совершались отчаянные физкультурные подвиги, где Сявон, Гайчи, Сагеса всякий раз придумывали себе новые головоломные задания и выполняли их с величайшим презрением к опасности.
Теперь азартная атмосфера удачливости, веры в себя захлестнула и Сергея. Он стал ввязываться во все игры, которые ребята затевали на переменах, и сам себя удивлял неожиданной летучей прыгучестью, безоглядной решимостью, когда надо было дерзким трюком обезоружить преследующего партнера, прыгнуть с высоты, которая раньше казалась доступной только парашютисту, или вдруг на уровне третьего этажа оттолкнуться от пожарной лестницы и стать на карниз рядом с ближайшим окном, по общему «а-ах!» почувствовав, что ты сделал. И все это Сергей будто не сам делал, его несла, толкала на немыслимо радостные и отчаянные поступки любовь к Эдику Камерштейну.
На самых скучных уроках стоило теперь Сергею посмотреть на первую парту, где рядом с Гриней Годиным сидел Эдик Камерштейн, на деловито выпирающие под серым пиджаком лопатки Штейки, Тейки — так Сергей ласково сокращал фамилию Эдика, — на узкую кисть его левой руки — Эдик был левша, — смешно и трогательно сжимавшую «автоматическое» перо, как он испытывал обжигающий прилив счастья…
Лучше, конечно, было бы сидеть вдвоем. Но для этого нужно уговорить Петьку Назарова пересесть к Грине — последнее время они сошлись, даже подружились. Но пересесть Петька не хочет. Ходит он с Гриней потому, что любит командовать. Пересесть же к Годину Петька считает для себя унизительным.
Сергей
— Мария Федоровна, а Рязанов дерется!
Мол, попробуй тронь — и правда учительнице доложу.
Шутку эту Петька не сам изобрел, но нравилась она ему особенно. Сергей пытался обороняться тем же, но никак не мог сравниваться с Петькой в настойчивости.
— Перестань, — просил Сергей, — надоело!
— Надоело?! — торжествовал Петька. — А для кого я заточил карандашик?
И он ткнул острым грифелем в тыльную часть кисти Сергея. Страхуясь, Петька на этот раз слишком высоко поднял руку, и потому Мария Федоровна заметила и его поднятую руку и ответный удар Сергея.
— В чем дело? — спросила она.
Петька растерялся: фискалить, когда на тебя смотрит весь класс, опасно, но ничего другого он придумать не смог.
— А Рязанов дерется! — плаксиво заныл он. — И сейчас грозит…
— Встань, Рязанов! — приказала Мария Федоровна.
Сергей поднялся, независимо уставился в окно.
— Я спрашиваю: в чем дело? Почему ты ударил своего товарища?
Сергей презрительно хмыкнул: Петька — товарищ!
— Не хочешь со мной разговаривать? Очень хорошо! Я давно хотела повидаться с твоими родителями. Первый класс ты закончил с похвальной грамотой, во втором кое-как от троек отделался, а сейчас неизвестно, что с тобой творится. Пусть завтра придет мать или отец.
Сергей сел. Он не очень испугался. Отец в школе — это, конечно, катастрофа, но Мария Федоровна отходчива, она часто грозит, но не любит приводить свои угрозы в исполнение. Уже проверено: если на двух переменах проводить ее до учительской и, потупив глаза, убедительно повторять «Мария Федоровна, ну, Мария Федоровна…» — то прощение обеспечено. Однако на этот раз положение осложнялось тем, что Сергей не был виноват. Он не мог просить прощения или просто канючить, повторяя имя учительницы — это исключено. Надо было заставить Назарова взять свои слова обратно. Это Петька должен был идти на перемене к Марии Федоровне и канючить за Сергея.
— Скажешь Марии Федоровне, что наврал! — прошипел Сергей.
— И не подумаю! — опасливо отодвинулся Петька и предупреждающе сложил кисть лодочкой: сейчас же поднимет руку!
— Тогда после уроков на Спуск!
После уроков Сергей торопливо выбежал во двор и остановился у ворот, где его и Назарова уже ожидали добровольные секунданты — Мезенцев и Лариков. Камерштейн и Хомик стояли в стороне. Они не могли быть секундантами, они были за Сергея.
— Ну что? — спросил Мезенцев. — Где Петька?
Сергей пожал плечами. Он хотел выглядеть спокойным, хотя на самом деле немного нервничал: Петька ниже его, но шире в плечах, грудастей, и чем все это кончится, еще неизвестно.
Назаров, однако, не спешил. Делать ему в школе было нечего, а он все не показывался на порожках.
— Сдрейфил, что ли? — спросил Мезенцев.
— Выйдет — у него спросишь, — сказал Сергей.
Когда Назаров все-таки подошел к воротам и, будто не замечая ребят, хотел выйти на улицу, Мезенцев преградил ему дорогу.