Ласточка-звездочка
Шрифт:
Утром у ребят, собравшихся в школе, было одно и то же выражение в глазах: «Слышали?»
— Вы слышали, Анна Михайловна? — спросил Хомик у Аннушки, тревожно глядя на нее. — Как же теперь? Все равно поедем?
— Слышала, — сказала Аннушка, не поворачиваясь к Хомику. — Весь город слышал.
Подходившие ребята не сразу узнавали Аннушку — так изменили ее светлый платочек, которым она по-деревенски повязала волосы, простой поношенный костюм и туфли на низких каблуках. Другие учителя тоже сегодня нарядились в походную форму, но их разношерстные свитера, платья, брюки никого не удивляли. А вот Аннушку все почему-то ожидали увидеть такой же, как на любом
— Анна Михайловна, — спросил Аба, — а наш город не… Я хотел спросить: не пустят сюда немцев?
— Я верю, — сказала Аннушка, — не пустят.
И в этом ее подчеркнуто не учительском голосе, в этом лично «я верю» впервые что-то заметно для ребят дрогнуло.
Как Аннушка хотела выглядеть невозмутимо спокойной! Она даже двигалась из-за этого мало, даже на часы не посматривала, хотя время уже подступало к восьми — последнему сроку сбора.
Рядом с Аннушкой и даже чуть впереди стояли Гришка Кудюков и Игорь Катышев — толстогубый, потеющий под тяжестью собственного могучего тела, голубоглазый малый.
Необыкновенные, удивляющие своей толщиной и шириной плечи Игоря Катышева никогда не обеспечивали ему самой минимальной независимости. Катышев был безнадежно, непробиваемо и добродушно глуп. В ответ на любой самый простейший вопрос учителя, — а Игорю давно задавали только простейшие вопросы, — Игорево лицо мгновенно покрывалось тяжеленными градинами пота, а губы накрепко сжимались. Разжать их было невозможно никаким разжевыванием вопроса, наведением, подсказками. Игорь лишь подавленно, как-то даже захлебываясь, потел — широкие мокрые пятна быстро расползались от подмышек его рубашки к спине и груди. Едва ли к седьмому классу Игорь выучился читать и писать. Во всяком случае, меньше тридцати ошибок он не делал в самом пустяковом диктанте. В начальных классах Катышева дважды оставляли на второй год, но потом, наверно, в учительской махнули на него рукой — решили, чем скорее Игорь дойдет до седьмого класса, тем скорее уйдет из школы. С тех пор, по-прежнему никому не отвечая, выводя в тетради немыслимо толстые каракули, Игорь стал без задержки переходить из класса в класс.
На переменах Игорю приходилось куда труднее, чем на уроках. Медлительная, поражающая своей беззащитностью гора мускулов у каждого вызывала желание похлопать, ткнуть пальцем. За Игорем гонялись по коридору, прыгали с разгону ему на плечи, повисали по двое, по трое у него на руках. Игорь сопел, потел, убегал тяжелой рысью, но ни разу не попытался защитить себя, ни разу не пустил в ход свою силу против тщедушных малышей, безжалостно терзавших его.
Гришка Кудюков первым научил Игоря обращать свою огромную силу во вред другим. И Игорь признал Гришку, подчинился ему.
Теперь Гришка и его боевой слон стояли рядом с Аннушкой и подозрительно осматривали тех, кто подходил к ним: с вещами или без вещей?
— Эй, — крикнул Гришка Хомику, когда тот появился во дворе и растерянно стал искать, где свои. — Не видишь, что ли, Анну Михайловну?! Давай с вещами сюда! Спят-спят, — сказал Гришка Аннушке, — а потом приходят. А тут жди их!
— Чего здесь топчетесь? — сказал Гришка девчонкам, которые,
Сергею Гришка сказал:
— Гля! Ласточка-Звездочка с вещами! Мама отпустила?
Абу Гришка встретил так:
— И этот — в защитники Родины! Анна Михайловна, что он там наработает?Пусть возвращается домой.
Аба ничего не ответил Гришке. Смолчал и Сергей, хотя некстати, при Аннушке, произнесенное прозвище резануло его. Если теперь кто-нибудь при незнакомом называл Сергея Ласточкой-Звездочкой, незнакомый обязательно поражался: таким смешным и ядовитым казалось ему это прозвище. Все равно как если бы толстяка называли Кащеем. Когда Сергею было лет восемь, мамины знакомые говорили, что он похож на девочку. Тогда, глядя на него, они с умилением вспоминали о собственных детях. Сейчас Сергей не пробуждал в них умилительных воспоминаний: некрасивая фигура, в глазах постоянная готовность к самолюбивому отпору… В общем, никакая не Ласточка, не Звездочка.
Следовало бы, конечно, оскорбиться на Гришку, но сейчас это почему-то было неудобно. Попробуй оскорбиться на такой энтузиазм!
— Он же без Камерштейна жить не может, — сказали из толпы ребят, окруживших Гришку, о Сергее. — Куда Камерштейн, туда и он.
Эдик покраснел, отошел в сторону.
— Аба, а ты без очков трубу на крыше увидишь? — спросили у Френкеля.
— Лучше возвращайся, — угрожающе сказал Гришка Абе. — Понял? Я на тебе воду буду там возить.
Никто не назначал Гришку старшим, никто не поручал ему отбирать и организовывать ребят. Но Гришка и не ожидал, чтобы его назначили. Он добровольно ехал в колхоз, и это должны были чувствовать все.
Перед самым звонком на урок в калитку вошел чистенький Гриня с портфелем в руках. Он, должно быть, специально так подогнал время, чтобы уже никого не встретить во дворе. Но увидел полный двор, растерялся и пошел прямо к Анне Михайловне. Гриня мог бы вообще не явиться в этот день в школу, мог бы придумать какое-нибудь полуправдивое объяснение, которое сразу бы разгадали все, но которое своей обычностью никого бы особенно не затронуло, мог бы просто сослаться на решение родителей. Мог бы, если бы он не был Гриней. То же, что он сказал, не лезло ни в какие ворота.
— Мама мне сказала, что я могу проводить вас до вокзала и, если надо, помочь что-нибудь нести.
Сергей не сразу понял, что в этой добропорядочной фразе так оскорбило его. Но, кажется, он первым закричал:
— Иди-ка ты со своей мамой!
В ребячьей толпе поднялась буря:
— Пошел вон!
— Катись!
— Всё, — прекращай шум, сказала Аннушка, взглянув на часы. — Едем на вокзал.
И мальчишки, сбившись тесной группкой, двинулись к трамвайной остановке. Аннушка со своим чемоданом шла за ними.
Рядом с Аннушкой никого не было. Девочки остались в школе, а ребята идти рядом с ней стеснялись: еще подхалимом посчитают. Сергею хотелось взять у Аннушки чемодан, но он тоже стеснялся. Сергей не так давно стал присматриваться к преподавателям — какие они? Раньше он просто не отделял их от школы и не очень задумывался, почему у немки или у географа на уроках шум, а у математички и Аннушки — муха пролетит! Какой предмет, такая дисциплина.
Отделять предмет от учителя Сергей начал после того, как однажды, роясь в отцовском столе, нашел и прочитал Аннушкино письмо. Оно было послано из пионерского лагеря, где после пятого класса целый месяц протомился Сергей.