Ласточка-звездочка

Семин Виталий Николаевич

Женщина только что поднялась из подвала и недоверчиво присматривалась к небу.

— Тихо пока, — сказал мужчина и неопределенно развел руками.

— Я немного, — сказала женщина, будто договариваясь с мужчиной, — буквально пару кружек. Нельзя же без горячего столько дней.

Она застучала каблуками по лестнице в подвал и уже через минуту вернулась с керосинкой и кастрюлей в руках.

— Сейчас придет, — сказала женщина.

Следом за женщиной в цветастом халате вышла девочка лет тринадцати. Женщина прикрикнула на нее: «Немедленно в подвал!» Девочка сморщила кислую мину «слушаю не слушаю» и осталась. Потом вышли еще две женщины. Рядом с первой керосинкой прямо на асфальте стали

еще две. Наконец появилась Ивановна. Сергея она узнала.

— Ты из седьмого «А», — сказала она, — Анны Михайловны ученик?

Сергей обрадовался. Так приятно было услышать сейчас, что он из седьмого «А» и что он Анны Михайловны ученик. И мужчине в пальто и женщинам тоже почему-то было это приятно услышать. Словно Сергей оказался лучше, чем они до сих пор о нем думали.

— Так вы же в колхозе, — сказала Ивановна.

— В том-то и дело, — заторопился Сергей, — мы в колхозе и ничего не знаем. Вот я и пришел, а где найти директора, не знаю.

— Нету директора, — сказала Ивановна. — Они с завучем еще четыре дня назад уехали в колхоз. Ты вот, наверно, ушел, а они приехали.

— Только они уехали, — сказал мужчина в пальто, — а школу-то и накрыло. Как чувствовали.

— А в школе в это время кто-нибудь был?

— Слава богу, никого.

— А скажите, — Сергей суеверно оттягивал этот страшный вопрос, — дом на углу Маркса и Синявинского цел? Ну, знаете, такой серый, четырехэтажный, с балкончиками. Дикого винограда там много и палисадники.

— Не знаю, — сказала Ивановна. — В тот район не особенно вроде кидали? — неуверенно обратилась она к пожилому мужчине в пальто.

И тот успокаивающе подтвердил:

— Как будто бы.

— А я ночью видела, в той стороне горело, — сказала девочка.

На нее цыкнули. Девчонка независимо пожала плечами и вдруг насторожилась.

— Летят, — сказала она.

— Ну, чего балуешься! — замахнулась на нее Ивановна, но тоже насторожилась.

И все насторожились и затихли. Сергей ошеломленно смотрел на девчонку — что-то острое и холодное проникало к нему под кожу спины.

— Может, то наши? — спросил он.

— Наши! — возмутилась девчонка. — Не слышишь, как гудят?

— А чего ж тревоги не объявляют?

— Ее уже третий день не объявляют, малец, — сказал мужчина в пальто. — Не к чему объявлять. Бомбит с утра до вечера. Вот на обед себе только перерыв устраивает. Да еще с четырех до шести утра тихо. Спят, наверно.

Женщины наклонились к своим керосинкам, но не тушили их. В их позах было что-то от настороженности бегунов на старте — раздастся сигнал, и они побегут. Вдалеке, накатываясь приближающимся громом, захлопали зенитки. И вдруг где-то рядом, будто в соседнем дворе, лопнула большая зенитка. Она именно лопнула, такой это был звонкий, пространственный, надолго задерживающийся в ушах звук. Ничего устрашающего в этом звуке не было. Наоборот, он казался радостным, подхлестывающим, но теперь хозяйки потушили свои керосинки, подхватили их вместе с кастрюлями и поспешили в подвал.

— Спускайся, мальчик, в бомбоубежище, — сказал Сергею мужчина в пальто. — Это уже до ночи.

— Нет, — сказал Сергей, — я побегу.

— Убьет! — крикнул мужчина. Но Сергей уже бежал.

Никогда он не вкладывал так много сил в то, чтобы бежать. Он несколько тысяч раз прошел за свою жизнь этой дорогой, а теперь у него было состояние человека, безнадежно запутавшегося в незнакомом месте, отчаявшегося найти выход. Все стояло на месте: и приземистое, длинное, на целый квартал здание швейной фабрики, и типография, и юридическая консультация… И все казалось не тем.

Нет, бомбы сюда еще не падали — просто Сергей не доверял сейчас этим зданиям. Он боялся их. Боялся их стен, окон, боялся открытого

асфальта, ширины улицы. Зенитки били справа и слева. Похоже, они стреляли с крыш соседних домов, из соседних дворов, — таким сильным и очищенным был звук выстрелов. И вообще в городе только и звучали в абсолютной пустоте эти металлические хлопки. Да еще над городом разрасталась грохочущая крыша разрывов, сквозь которую уверенно и угрожающе пробивалось прерывистое гудение авиационных моторов. Это гудение все больше и больше заполняло улицы, и все пространство между домами и над домами превращалось в рев. Потом от этого рева отделился стремительный звук. Он помчался прямо к Сергею, набирая бешеную скорость, покрывая хлопки зениток. Вот он стал гигантски велик и в то же время не потерял своей сверлящей остроты и точной направленности. И Сергей, задохнувшись, понял — ему не убежать. Звук догонял его. Сергей упал на асфальт, вдавился, распластался на его теплой шероховатой поверхности. Он знал, что это бессмысленно. Он ведь примеривался недавно, выбирая место, где можно было бы улечься между осколками. И теперь все в нем напряглось в ожидании неминуемого разрыва.

И вой бомбы наконец оборвался взрывом. Окна в доме, рядом с которым упал на тротуар Сергей, звякнули, но не вылетели — бомба разорвалась далеко. Едва Сергей с облегчением это понял, в воздухе опять родился сверлящий звук. А за ним его более тонкое повторение: бомба догоняла бомбу. Зенитки продолжали бить, зенитные снаряды суетливо рвались в небе, осколки этих взрывов с тоненьким бульканьем возвращались на землю. Но все это уже не занимало Сергея. В нем осталось только одно ожидание. Это ожидание разрасталось так же быстро и тяжело, как росла напряженность бомбового воя. На Сергее ничего не осталось — ни одежды, ни кожи. Он утратил ощущение собственной тяжести. Как моряк, упавший во время шторма на палубу, боящийся, что его вот-вот смоет, Сергей инстинктивно искал, за что бы ухватиться рукой или зацепиться ногами. Но асфальт был гладок и гол.

И Сергея оторвало от асфальта. Но вначале он оглох и освободился от своего ожидания. Он ослеп от вспышки, от грохота, его сильно ударило, и на мгновение он потерял сознание. Потом бомбы продолжали свистеть и рваться, а он уже ничего не ожидал. То, что он увидел, вспухающие стены углового здания, дым, брызнувший сквозь окна, удар стены, с тягостной неторопливостью плашмя улегшейся на дорогу, — все это что-то переполнило в нем или от чего-то освободило. Он вскочил и побежал.

В ту войну у каждого была своя потрясающая минута, в которую ненависть сплавляла для него воедино дотоле разные слова «немец», «фашист», «убийца». Сергей бежал по городу и в реве авиационных моторов, в железном свисте падающих бомб ясно слышал немецкую речь.

2

Гладкую светло-серую стену своего дома Сергей увидел издали. Дом был цел. Он и должен был быть цел. Разве можно разрушить эту четырехэтажную махину Сергеева детства, где Сергея столько раз защищали, согревали, лечили, где так любят и ждут! Только бы добраться до этих балконов с зелеными цветочными ящиками, до этих широченных окон типа «новый быт», до светло-серой стены, за которой налаженная, укатанная, знакомая каждой ступенькой в собственном и чужих парадных жизнь. Она противостоит этой бомбежке и умной, всеразрешающей рассудительностью Гарикиного отца, и многолетней аптечной чистотой в квартире Хомика, и несокрушимой основательностью Мекса, и еще бог знает чем навеки привычным и любимым… Все это не то чтобы «проносилось» в голове Сергея — у него на это не было ни времени, ни сил, — все это жило в нем, заставляло бежать быстрее, лихорадочно гнало кровь через сердце.