Ласточка-звездочка

Семин Виталий Николаевич

Снился Сергею отец. Он снился ему небритым, как будто только что вернувшимся из командировки. Небритым отец нравился Сергею. Лицо его тогда переставало быть лицом служащего, лицом, как отец сам говорил о себе, человека умственного труда. Тогда сразу становились заметными толстые короткие пальцы отца, его широкая грудь, невысокий лоб, словно вместе со щетиной из-под кожи проступала наследственная, дедовская крестьянская складка, кряжистость и простоватость, очень приятные Сергею. Снилось Сергею, что он принес судки с обедом во Дворец культуры электриков, а часовой не пускает наверх: «Нет твоего отца, уехал, с дороги напишет». Но Сергей не верит,

что-то ему подсказывает: нельзя верить! Он бежит наверх и там за отодвинутым от стены стендом находит отца. Отец смотрит на него и смущенно поглаживает небритые щеки и подбородок. «Понимаешь, — говорит он, — не могу к тебе выйти. Здесь негде побриться».

Сергей проснулся испуганный — он слышал, что небритый снится к недоброму.

К рассвету улицы города ожили. По ним, используя двухчасовую передышку, потянулись к переправам тысячи беженцев. 

Глава пятая

1

Сергей постепенно привыкал к бомбежке. Удары часового механизма, который отсчитывал в нем секунды перед налетом, уже не были так болезненны. Несколько раз в разгар бомбежки он лазил на крышу сбрасывать зажигалки, бегал к соседям в шестиэтажный дом тушить запущенный пожар — зажигательная бомба успела прожечь крышу, чердак и свалиться огнем в верхнюю квартиру.

Город горел. Днем, в минуты затишья, даже в отдаленные, нетронутые кварталы вползали неторопливое потрескивание и шелест — звуки тропически знойного дня, звуки пожара.

Освоившись с бомбежкой, уловив ее ритм, мальчишки почти каждый день выходили в город. («Идем на чердак дежурить», — сообщали они поначалу матерям. Потом ограничивались простым: «Ма, я пошел». Родительская власть исчезла.) Они шли стеклянно хрустящими улицами, перегороженными рухнувшими столбами электросети. Иногда столбы, накренясь, повисали на собственных проводах, цеплялись за ветки деревьев — деревья лучше выносили бомбежку. В центре — коридор из горящих зданий. Жилые дома отстаивали сами жильцы, но никто не мешал гореть гигантскому недостроенному Дому Советов, финансово-экономическому институту, кинотеатрам, радиокомитету. Пожар здесь не полыхал, не рвался к небу, — он медленно съедал деревянные перегородки, назойливо дымил, оплавлял стены домов сажистым стеклянным шлаком. Горели и строительные леса недавно заложенного универмага, в котором, писали газеты, должны были работать грузовые лифты, ресторан и маленькое кафе-мороженое.

Люди не мешали пожару, и он не торопился.

Если бомбежка заставала ребят на улице, они прятались в баррикады с богатырской кирпичной грудью, которыми были перегорожены почти все улицы. Но они не сидели все время бомбежки, сжавшись в темноте. Они выбегали наружу смотреть, как отрываются от самолетов черные капли бомб. Охотились за еще теплыми осколками зенитных снарядов. Странно, это была игра, обыкновенная мальчишеская игра. И еще, конечно, желание победить страх.

Страх медленно отступал. На десятый или одиннадцатый день бомбежки Сергей вдруг подумал о себе, что он счастливец. Если его до сих пор не убило, то, наверно, и совсем не убьет. И правда, зачем в его жизни было так много любви, так много хорошего и плохого, если его должны убить? Если его должны убить, все было бы проще и грубее. Сергей никому не рассказывал об этих своих мыслях — он прекрасно понимал их «научную» ценность.

Но он и не изгонял их — ведь они помогали победить страх.

Больше всего Сергея сейчас волновало, будут ли в городе уличные бои. Он прицеливался из баррикадных амбразур в перспективы улиц, откуда, прячась за деревьями и прижимаясь к стенам, должны были появиться немцы. Но пока немцев там не было.

В городе вообще почти не было военных. Военные были за городом, там, где трещала и ломалась пулеметная и винтовочная пальба. И когда однажды перед рассветом главные улицы заполнились густым шорохом человеческих шагов, лязганьем гусениц и сигналами автомобилей, в подвалах домов поняли: настала та самая минута, в которую никто так до конца и не верил.

Солдаты отступали двумя потоками — к мосту у ковша и к понтонной переправе, переброшенной саперами у северной окраины города. Солдаты шли угрюмые, пыльные, серые. Усталость делала их мелкорослыми, щупловатыми. С самого утра немецкие самолеты повисли над переправами, и многие наши части по два, а то и по три раза проходили мимо Сергеева дома то в одну, то в другую сторону — от разбитого к еще уцелевшему мосту.

В минуты затишья из подвалов выходили женщины. Смотрели молча. Плакали. Ребята бежали следом. Проводят одну часть на квартал и привяжутся к новой.

— Ух'oдите, дяденька? — спрашивал Сявон.

Солдат молча кивал. Но Сявона этот ответ не удовлетворял. Он, наверно, и сам не знал, чего хотел, потому что упорно спрашивал снова и снова:

— Ух'oдите, дяденька?

Иногда ему не отвечали совсем, иногда сердито прикрикивали. Сявон не обижался. Он не замечал ни тех, кто ему отвечал, ни тех, кто прогонял его.

— Ух'oдите, дяденька? — спрашивал он.

Потом Сявон начал выпрашивать оружие. Вместо «уходите, дяденька» он говорил:

— Дяденька, лишний наган есть?

Конечно, лишнего нагана не оказывалось.

— Кто тебе даст наган? — убеждал Сявона Сагеса. Но Сявон не слушал. На Сявона нашло. И ребята ходили за ним, не споря.

Потом было решено отправиться в поиски за оружием. Часа полтора мальчишки лазили в подвалах горящего Дома Советов, но ничего путного не нашли. Правда, Хомик отыскал спортивную тозовскую мелкокалиберку, но кто ж в современную войну воюет таким оружием! Тозовку хотели разбить, но до времени решили подождать. Пока не найдется что-нибудь получше.

Получше нашлось в проходном дворе. Между мусорным ящиком и домом Сявон заметил серый сверток — гимнастерку, противогаз, подсумок с патронами. Там же оказалась трехлинейная винтовка, в нескольких шагах валялась зеленая каска.

Сявон вытащил винтовку, щелкнул затвором — все на месте: патроны в магазине, патрон в канале ствола.

— Даже затвор не выбросил, — осуждающе сказал Сагеса.

— Этого гада из его бы винтовки, — сказал Сявон.

— Местный какой-нибудь, — предположил Хомик. — Переоделся и отсиживается в подвале.

Винтовку и патроны взяли. Подумали и взяли каску. Сявон надел ее и потребовал у Сагесы:

— А ну, ударь прикладом!

Сагеса ударил.

— Сильней!

Сагеса ударил сильнее, но все еще осторожно, и Сявон еще раз попросил, чтобы ударили сильнее. Каску с потемневшим от чьего-то пота кожаным амортизатором по очереди надевали Хомик, Сагеса, Сергей и с боязливым восторгом ожидали, когда их ударят по голове.

— И не больно! — удивлялись они, как хитро это придумано: тебя бьют прикладом по голове, а голове не больно.