Латино-Иерусалимское королевство
Шрифт:
Но участь рабов была смягчена законодательством, которое их защищало: собор в Наблусе предписывал наказывать тех, кто изнасилует сарацинку. Насколько возможно, франкам мешали обращаться с их прекрасными пленницами так же, как это делали со многими франкскими полонянками, попадавшими в мусульманские гаремы. Главное же, человек, принявший крещение, освобождался от рабских оков. «Либертин (= libertinus, отпущенник) — это тот, кто был рабом и принял крещение», сохраняя, правда, связь со своим прежним господином, против которого он не мог возбудить процесс (под угрозой наказания выплатить 60 безантов или утратить язык); ежели он умирал, не оставив завещания, его имущество отходило к его хозяину. Наконец «крещенный», который оскорбил своих господ, вновь становился рабом. Напротив, раб, который бежал к «язычникам» и, вернувшись, принимал христианство, становился полноправным свободным человеком. Около 1120 г. Фульхерий Шартрский упоминал, что жены латинских колонистов, среди которых встречались сирийки и армянки, также часто были крещенными сарацинками. Новообращенные в христианскую веру могли занимать самые высокие должности, как это показывает история камерария Балдуина, поведанная Гильомом Тирским: «В окружении короля Балдуина находился камерарий, бывший весьма близок к нему, и король выделял его среди остальных. Он был сарацином, но очень желал принять нашу веру, настолько, что король проявил милость, приказав его крестить, и сам отвел его к купели и дал ему свое имя; тогда же король принял его в свой дом».
Однако далеко не все мусульмане стали рабами. Большинство из них были крестьянами. Несмотря на то, что некоторые из этих «вилланов» сначала скрывали сельскохозяйственные продукты и ждали изменения ситуации, согласие в конце концов было установлено. Эти феллахи составляли большую часть сельского населения. королевства: армянский князь Торос выражал свое изумление этим фактом Амори I, и Усама передает, что «жители деревень вокруг Акры все были мусульманами; и когда к ним приходил пленный, они прятали его и доставляли его в области ислама»{211}. Это «противостояние» иногда выливалось в «жакерию»: крестьяне Самарии разграбили Наблус после поражения при Синн-ан-Набре (1113 г.), равно как и в 1187 г. Но в целом отношения сложились превосходно: Ибн Джубайр, проезжая по окрестностям Акры (1184 г.), где население было исключительно мусульманским, заметил, что «дьявол искушал» этих сарацин «сравнивать свое положение с их единоверцами из областей, управляемых мусульманами, которое напротив, было безопасным и благополучным». Помимо поголовного налога (капитация, аналогичный мусульманскому хараджу, взимаемому с не-христиан) в один динар и пять киратов (либо один безант) и налог с фруктовых деревьев, франки требовали с их подданных только привычные подати. Чтобы привлечь армянских колонистов, им предложили те же самые условия, что и мусульманам! Они имели свою администрацию во главе со своими управляющими, и их участь вовсе не была плачевной. Как и прочих земледельцев, Балдуин II в 1120 г. освободил мусульман от налогов за продовольствие, которое они привозили продавать в Иерусалим{212}.
По своему материальному положению мусульмане совсем не отличались от христианских крестьян, «сирийцев», которых Иерусалимские короли старались привлечь на свои земли — например, около 1115 г. Балдуин I активно «пропагандировал» среди христиан мусульманской Трансиордании, приглашая их на поселение в малонаселенный Иерусалим, где обещал им свободное держание (tenure en franchise){213}. По большей части они были свободными крестьянами, которые часто переезжали на территории, только что отвоеванные франками у мусульман, соблазнившись изобильным урожаем, который давала земля, долго находившаяся под паром. С них взимался налог в один безант за плуг. Слово «серв» не встречалось на Востоке, но многие крестьяне были привязаны к земле и их продавали вместе с их держанием. В Сирии правилом сельской жизни являлся трехлетний севооборот: поле в один год засеивалось хлебом или ячменем, другой год овощами. На третий год земля оставалась под паром. В распоряжении каждого «casai» — деревни или большого поселка — находились земли, по древней традиции распределяемые, исходя из числа семей и плугов.
Крестоносцы уважали этот обычай, и «плуг» остался единицей посевной площади; «бесплодную почву» (невозделанные земли, пастбища) не делили на плуги. В рамках этого надела сеньоры требовали от своих деревенских жителей, по праву испольщины (metayage), то половину, то треть (согласно Рубруку) урожая. Другие «подношения» (exenia, оброк) — яйца, сыр, куры и древесина — взимались в Рождество, Заговенье, Пасху. Налог с фруктовых деревьев (прежде всего, с олив) был необременительным и даже не сравним с чрезмерными поборами турецких пашей, которые доводили крестьян до того, что те выкорчевывали свои финиковые пальмы. Наконец, владельцы каждого «плуга» были обязаны раз в год идти на барщину с своим плугом и парой быков в сеньориальный домен. Чтобы дополнить эту краткую картину сельской жизни в — Сирии, упомянем, что виноградники, аналогично распределялись по плугам, и что король взимал побор с убоя скота, названный «tuage» (tuazo), за каждую забитую свинью{214}. Местные христиане, возможно, были более многочисленны в городах, особенно в Иерусалиме, где Балдуин I их планомерно расселял. Там они занимались ремеслом под надзором королевских чиновников — прежде всего, мафезепа или начальника полиции — и подчинялись уставам, которые очень напоминают (куда сильнее, чем уставы наших современных корпораций) те, что направляли работу ремесленных гильдий на мусульманском Востоке или были напрямую унаследованы от Рима и Византии («Книга префекта» доносит до нас сведения об их крайне подробной регламентации). Эти христиане также были обязаны платить налоги: так, с каждого «очага» (мастерской) в Тире взимали в месяц две «cartata» (отреза ткани?){215}. В XIII в. самые богатые из этих сирийских промышленников и купцов станут жить на равной ноге с торговой «буржуазией» франков.
Помимо сирийцев и мусульманских крестьян, существовали другие общины, такие как евреи, обитатели одного квартала в Иерусалиме, где их было совсем немного — это только в XIII в. Саладин позовет их в этот город, и они превратятся в процветающую общину со школой Талмуда; более охотно евреи оседали в городах на побережье, особенно вокруг Тира и Торона, где их насчитывалось свыше тысячи семей. В Бейруте, Сидоне, Акре, Хевроне также присутствовали их общины (juiverie). Евреи, выходцы из Прованса, также часто прибывали на поселение в эти торговые города Сахеля. Подчиняясь своим судьям, они были обязаны, как и мусульмане, платить поголовный налог в размере одного безанта в год за каждого мужчину старше шестнадцати лет. Довольно многочисленными были поселения самаритян — около трех сотен семей — в их родных местах, в окрестностях Мон Гаризим (куда они каждый год прибывали праздновать Пасху), Наблуса и Цезареи{216}.
Все эти этнические группы, представленные оседлыми народами, совершенно естественно, не изменяя своего традиционного уклада, вписались в рамки территориального режима сеньории. Напротив, латинянам пришлось решать одну очень деликатную проблему, связанную с интеграцией бедуинов в рамки феодального строя. Земли, занятые этими кочевниками (особенно в Трансиордании, Аравийской Петре и на границе с «Berrie», в сеньориях Аскалона и Хеврона), включали в себя пастбища, где они, следуя вековым традициям, занимались перегонным скотоводством. Но завоевания франков разрушили предыдущее деление на округа, к которому привыкли бедуины. Новые границы стали более точными, чем некогда, и преграждали традиционные пути, по которым бедуины перегоняли свои стада. Не желая отказываться от плодородных пастбищ, которые отныне были в руках франков (как, например, «лес Баниаса»), кочевники предпочли выплачивать новым сеньорам, как некогда старым, арендную плату за пользование их выпасами. В королевстве Иерусалимском эта плата поступала к королю, и взамен ему надлежало обеспечивать покровительство бедуинам — чьи стада представляли соблазн, часто непреодолимый, для тех или иных неимущих сеньоров, которые всегда рассматривали этих сарацин как славную добычу. Поэтому можно понять ярость Балдуина IV в отношении Ги де Лузиньяна, который, чтобы отомстить ему (1183 г.), приказал перебить
Было бы ошибкой считать местное население как толпу держателей земли и ремесленников, задавленную поборами господствующей франкской расы, не имевшей ни своего права, ни своих вождей. Мы уже видели, что франки обеспечили им сносные материальные условия жизни, с уважением отнесясь к местным традициям. Это уважение затрагивало даже самую важную (которая также была и самой деликатной) сферу отношений — религии. Крестоносцы подчинили Сирию католической церкви; можно было бы ожидать, что она силой присоединит к своим дисциплине и доктрине восточные церкви. В действительности же толерантность латинян поразила даже жителей Востока, и они, в целом, сохранили свои церкви в Сирии и их имущество в том положении, каком они пребывали до крестового похода. Правда, Матвей Эдесский утверждал, что потребовалось чудо, чтобы помешать франкам оставить за собой узурпированные ими армянские, греческие, сирийские и грузинские монастыри (в Святую субботу 1101 г. лампады Гроба Господня не зажглись перед глазами толпы, которая ждала «священного огня». Только после процессии и клятвы, произнесенной Фульхерием Шартрским, капелланом короля Балдуина, огонь наконец вспыхнул: согласно Матвею, франки тогда признали свою неправоту){218}. На самом деле франки не нашли в Иерусалиме христиан; ведь не только египтяне изгнали из города местных христиан, но и мелькитский (греческий) патриарх бежал на Кипр, а яковитский (монофизитский) митрополит нашел убежище возле своих коптских единоверцев в Египте. Не обошлось без некоторых пререканий, прежде чем все вернулось на прежнее место. Конечно, франки захватили имущество, принадлежавшее грекам, в особенности патриарху; но греческие монастыри продолжали процветать — монастырь Св. Иоанна в Тире, и Св. Маргариты на Кармиле, и Св. Илии на Фаворской горе, и прежде всего Св. Екатерины на Синайской горе{219}, равно как греческие и грузинские монастыри в Иерусалиме одинаково почитались и латинскими, и православными паломниками. И несмотря на официальное запрещение мелькитской иерархии, которая дублировала католическую иерархию (в теории греческая и римская церкви составляли единое целое), несмотря на исчезновение греческого патриарха, который вновь появится в Иерусалиме только во время завоевания города Саладином, франки не только позволяли схизматикам владеть своей частью Святых Мест, но и терпели их прелатов. В 1173 г. Великий Магистр ордена госпитальеров Жобер подарил «Мелетосу, сирийцу, архиепископу Греков и Сирийцев (мелькитов)» Газы и Гибелина-Элеуферополя», монастырь Св. Георгия в пожизненное владение; дарение было верифицировано протопапасом Гроба Господня и прочими греческими церковниками Иерусалима{220}.
С остальными течениями в христианстве, которые, к счастью, не стали для латинян «враждебными братьями», согласие установилось еще легче. Жан д'Ибелен считал армянских и яковитских архиепископов Иерусалима викарными епископами латинского патриарха; правда, он писал уже после того, как армянская церковь присоединилась к католической (1198 г.) и яковитский патриарх Игнатий II (1237–1247 гг.) провозгласил о своем подчинении Св. Престолу. Армяне, необычайно близкие к латинянам по своей вере, составляли вмести с ними почти единый народ. Известно, что один армянский монах принес в дар ордену Св. Лазаря водоем, и эта нация владела в Акре своим гостеприимным домом для армянских паломников, который в 1190 г. присоединился к Тевтонскому ордену{221}. Яковитский митрополит, укрывшийся в Египте в 1099 г., не мог защитить свои права, и его два поместья, как бесхозные владения, были отданы рыцарю по имени Жоффье. Пленение Жоффье египтянами в 1103 г. облегчило возвращение прелату этих деревень (Адезии и Бейт Ариф), которые ему вновь уступили. Вернувшись из плена в 1137 г., Жоффье потребовал эти владения, но Фульк Анжуйский (в 1138 г.) под давлением королевы Мелизинды решил, что эти две деревни останутся у, митрополита{222}. В любом случае, Иерусалимские короли весьма благоволили к восточным священникам: русский игумен Даниил был получил у Балдуина I необычайно милостивый прием, а Фульк считал яковитского митрополита Игнатия (1125–1138 г.) «небесным ангелом». Поэтому сирийская община, по сравнению с греками (которые, как говорили, замыслили в 1187 г. выдать Иерусалим мусульманам), была наиболее дружелюбно настроена к франкам.
Имея возможность беспрепятственно отправлять свои религиозные культы, местное население королевства также располагало своими собственными институтами: в своих общинах евреи и самаритяне имели своих судей, которые вершили суд по законам своего народа. Принцип «персональности права» возобладал в Иерусалимском королевстве, и потому в «Ассизах» так редко упоминается о праве нелатинского населения и трибунале сирийцев — курии раисов. Эта курия, на которой председательствовал раис или глава деревни, состояла из двенадцати заседателей: она, скорее всего, являлась не слепком с франкской палаты горожан, а пережитком очень древнего института, который продолжил свое существование, почти не изменившись, в виде действующего деревенского меджлиса{223}. Эта курия взяла на вооружение лишь западную судебную процедуру: по свидетельству Усамы, крестьяне также прибегали к судебному поединку. Ордалия — пытка раскаленным железом, погружение обвиняемого в бочку с водой, где виноватый, будучи слишком легким, не мог достигнуть дна — обычно практиковалась в курии виконта, перед которой представали сирийцы и местные жители в случае самых тяжелых преступлений или когда судились с представителями других народов. Если франк судился с сирийцем, мусульманином или греком, если армянин начинал тяжбу против несторианина, самаритянина, еврея, наконец, в случае всех судебных процессов между людьми разных наций «Ассиза горожан» предписывала обеим сторонам иметь поручителей (свидетелей) из общины их соперника. Иногда допускали, чтобы присяжные (франки, из которых состояла палата) могли быть поручителями во всех тяжбах: именно таким образом в XIII в. вводился институт нотариата. Привилегия франков заключалась в том, что местные жители не могли вызвать их на судебный поединок, кроме случаев, если мусульман обвиняли в убийстве, измене или, по словам «Ассиз», в ереси (правда тексты не объясняют, как можно было обвинять мусульманина или монофизита в ереси…){224}.
Таким образом, курия раиса могла рассматривать только самые мелкие правонарушения. В тех городках, где существовал свой рынок (фундук), этой курии вообще не было: ее заменял трибунал, также гражданский, с акцентом на торговые дела — «курия рынка» («cour de la fonde»). «Бальи рынка», франкский рыцарь или «буржуа», председательствовал с шестью присяжными смешанного состава, среди которых превалировало коренное население (четыре сирийца и два франка): их юрисдикция распространялась на все национальности{225}.