Лавандовая комната

Георге Нина

И множество фотографий Манон, которых Эгаре никогда не видел.

Ее свадебная фотография с надписью: «С любовью и благодарностью. Люк».

На другом фото, где Манон держала на руках кошку, было написано: «Дверь на террасу всегда открыта. Мама».

На третьем – «Я родилась, потому что ты умерла. Виктория».

Эгаре осторожно взял в руку маленькую скульптуру, изображающую раскрытую книгу, и прочел надпись:

«Смерть ничего не значит. Мы навсегда останемся тем, чем были друг для друга».

Эгаре еще раз прочел эти слова. На этот раз вслух.

Это

были слова, сказанные Манон, когда они в Бюу, посреди темных гор, искали в ночном небе свою звезду.

Он провел рукой по саркофагу.

Но ее здесь нет.

Манон не замурована здесь, в камне, под землей, в страшном одиночестве. Она ни на миг не спустилась в этот склеп, к своему навсегда покинутому телу.

– Где ты? – прошептал он еще раз.

Подойдя к парапету, он посмотрел на безбрежную ширь, на раскинувшуюся перед ним внизу долину Калавон. Все было таким крохотным. Ему казалось, будто он летит, как канюк. Он чувствовал запах воздуха. Дышал им. Чувствовал тепло и слышал шелест ветра в кедрах. Он видел даже виноградник Манон.

Вдоль шлангов для поливки цветов широкая каменная лестница вела на второй уровень.

Он уселся на ступеньку, вынул пробку из бутылки с белым вином «Манон XV», наполнил стакан и осторожно попробовал. Понюхал вино.

Приятный, светлый аромат. У «Манон» был вкус меда, фруктов, вкус нежного вздоха перед сладким погружением в сон. Живое, противоречивое вино. Вино, пропитанное любовью.

Это вино сделал Люк.

Он поставил стакан рядом с собой на ступеньку и раскрыл дневник Манон.

В последние дни, пока Макс, Катрин и Виктория работали на винограднике, он то и дело, даже ночью, читал дневник. Многое он уже помнил наизусть. Многое стало для него неожиданностью. Кое-что болезненно задело его, а многое преисполнило благодарности. Он не знал, как много значил для Манон. Раньше он так мечтал об этом и вот только теперь, когда вновь заключил мир с собой и вновь влюбился, наконец узнал правду. И она исцелила его старые раны.

Теперь он искал одну запись, сделанную во время ее мучительного ожидания.

Я уже достаточно долго пожила, – писала Манон поздней осенью, таким же октябрьским днем, как этот. – Я жила, любила, значит все лучшее от жизни уже получила. Зачем жалеть о том, что все кончается? Зачем цепляться за остатки жизни? Смерть имеет один существенный плюс: со смертью кончается страх смерти. И наступает мир.

Он полистал дальше. Дальше шли записи, рвущие ему сердце болью сострадания. Где она рассказывала о страхе, волнами пронизывавшем ее тело. По ночам, когда, проснувшись в безмолвном мраке, она слушала приближение смерти. Как и в ту ночь, когда, уже на последних месяцах беременности, она прибежала в комнату Люка и он держал ее в объятиях до утра, отчаянно борясь со слезами.

Он плакал, когда думал, что она его не слышит, например под душем.

Но она, конечно же, все слышала.

Манон то и дело изумлялась силе и мужеству Люка.

Он кормил

и умывал ее. С ужасом замечая, как она тает с каждым днем. В то время как ее живот все увеличивался.

Эгаре выпил еще стакан, потом стал читать дальше.

Мой ребенок питается мной. Остатками моей здоровой плоти. Мой живот – розовый, тугой, живой. Там словно поселилась целая стайка маленьких игривых котят. Остальное во мне – тысячелетняя рухлядь. Серая, и гнилая, и сухая, как бретонские галеты, которые так любят северяне. Моя девочка будет есть золотистые масляные рожки. Она победит, победит смерть, мы вместе утрем ей нос – мой ребенок и я. Я хочу назвать ее Викторией.

Как она любила своего еще не родившегося ребенка! Как радостно кормила его своей любовью, горевшей в ней ярким неугасимым пламенем!

«Неудивительно, что Виктория такая сильная!» – подумал он.

Манон отдала ей себя – всю без остатка.

Он отлистал назад, к той августовской ночи, когда Манон решила покинуть его.

Ты лежишь на спине, напоминая танцора, выполняющего пируэт. Одна нога выпрямлена, другая подтянута к животу. Одна рука над головой, другая как бы упирается в бок.

Ты всегда смотрел на меня как на некое уникальное создание. Пять лет подряд. Я ни разу не разозлилась на тебя, ни разу не прочла в твоем взгляде равнодушия. Как тебе это удалось?

Кастор не сводит с меня глаз. Наверное, мы, двуногие, кажемся кошкам в высшей степени странными существами.

Вечность, которая ждет меня, уже давит мне на плечи страшным грузом.

Иногда – но это злая, гадкая мысль! – мне хотелось, чтобы у меня был кто-то, кого я люблю и кто ушел бы первым. Чтобы я знала, что мне это тоже по плечу.

Иногда я думала, что ты должен уйти первым, чтобы я тоже смогла сделать это. Зная, что ты ждешь меня там…

Прощай, Жан Эгаре.

Завидую тебе, каждому году, что тебе еще предстоит прожить.

Я уйду в свою последнюю комнату, а оттуда – в сад. Да, так это и будет. Я пройду через высокую светлую дверь на террасу и – прямо в закат. И… и превращусь в свет, а значит, буду везде, всюду.

Это будет МОЯ природа, я всегда буду здесь, каждый вечер.

Жан Эгаре налил еще один стакан.

Солнце медленно клонилось к горизонту. Его розовый свет залил землю и окрасил фасады в золотистые тона, стекла и окна засверкали, как алмазы.

И тут наконец произошло то, чего он так ждал.

Воздух наполнился каким-то странным сиянием.

Словно он был соткан из миллиардов пляшущих искр. На горы, на долину и на него, Эгаре, опустилось прозрачное покрывало из драгоценного и словно ликующего света.

Такого заката Эгаре не видел никогда в жизни.