Льдинка
Шрифт:
– Я здесь… Аммонит.
– Аполлинарий. Для тебя я Аполлинарий.
– Хорошо, – улыбнулась она сквозь слезы, чувствуя их горький вкус. – Ты только не делай резких движений, хорошо? Мой Аполлон.
– Я не убивал того человека. Мы честно дрались, – выдавил из себя Аммонит.
– Я верю тебе.
– Он сам упал на работающую пилу. А я… я пытался помочь ему, но он истек кровью, – каждое слово давалось Аммониту с неимоверным трудом, и паузы между ними увеличивались. – Не поверили… так глупо… пришлось… убежать… но я не жалею… что очутился в той… избушке… я встретил свою звездочку… моя Злата. Всегда… буду помнить… любить…
Злата плакала. Когда она подняла мокрое от слез лицо, Аммонит уже лежал. Он не шевелился, и ободренные слизни, будто почуяв, что все кончено, с утроенной силой набросились на труп.
Шатаясь, Злата поднялась на ноги. Она ощущала огромную слабость. Нет, это была не усталость мышц в обыденном понимании этого слова. Она чувствовала, что со смертью этого человека она безвозвратно потеряла частичку себя, своей души, своих способностей…
Как во сне, она вошла в пещеру, и ее взор уперся в скрюченный труп паука, валяющегося в одной из ниш. Почти все конечности у него были обрублены, стебельки с шариками-глазами тоже. На конусообразной морде дырка от пули, еще три в панцире, и его ядерная жидкость понемногу выплескивалась в нишу, постепенно растворяя самого паука. Злата плюнула на труп насекомого, и тут к ней подлетел Дильс. Он молча обнял ее, крепко прижав к себе. После недолгого замешательства Злата обняла мужа. Она с удивлением увидела, что глаза Дильса мокрые.
– Ты плачешь? – хрипло спросила она.
– Я боюсь… тебя потерять, – прошептал Дильс.
Так они простояли довольно долго, потом Дильс сказал:
– Яне хуже. Она вообще не выходит из палатки. Тимофей в прострации. Ты будешь завтракать?
Злата присела у пофыркивающей печки. Ей казалось невероятным, что еще вчера она разговаривала с Аммонитом, они смеялись, а теперь он лежит, как кожура от банана, и его жрут зеленые улитки…
– Можете называть меня циником, но диета Яны продлевает наш паек, – заявил Костя, дуя на чай.
Он с озабоченным видом бывалого завскладом глядел, сколько каждый кладет в кружку сахара, потом спросил у бледного, как сама смерть, Тимы:
– Ну как она?
– Плохо. Вообще, мог бы сам пойти и узнать, – ответил тот. Он сам тоже не мог заставить себя притронуться к своей миске. С удовольствием ел только Тух-Тух.
Все давно поняли, что на свете нет ничего такого, что могло бы повлиять на его настроение, и оставалось только поражаться, насколько глубоко человек может абстрагироваться от внешних неурядиц и проблем, типа холода, голода и прочего, чего сейчас у этих людей хватает с лихвой.
– Она даже не хочет вылезать из спальника и тихо плачет, – сказал Тима. Он остановил колючий взгляд на Злате, будто считая ее источником всех неприятностей. – Я боюсь, что это будет только прогрессировать.
– Скажешь тоже, – скривился Антон, но лицо его стало встревоженным. – Насколько там все плохо?
– Иди, взгляни, – сказал Тима, передавая свою порцию другу.
Антон недовольно покосился на него:
– Ты тоже объявляешь голодовку?
– Нет, просто сейчас не хочу. Слушайте, мы должны что-то решать. Ей все хуже и хуже.
– Вон у нее спросите, – сказал Костя, ткнув чайной ложкой в Злату. – Ты же все видишь и знаешь, скажи, в чем проблема? – поддел он ее.
Лицо Златы на мгновение стало беспомощным.
– Не знаю. Я же не господь бог. Нам нужно покинуть это место. Но теперь уже поздно.
Дильс скрипнул зубами и спросил голосом смертельно уставшего человека:
– Ты думаешь, я зверь? Будто я не понимаю, что происходит? Но сейчас единственное, что мы можем делать, это ждать.
Злата засмеялась, и всем стало неуютно от этого смеха.
– Извини, Дильс, но ты глупец. Ты все еще веришь, что мы выберемся отсюда? – свистящим шепотом спросила она. – Ты когда-нибудь встречал столько совпадений? Вертолет, чилийская база, смерч, паутина… Это кольцо смерти, и оно сжимается с каждым днем. Неужели ты ничего не понял?! Нас как будто нарочно, как крыс, заманивают все глубже и глубже.
– Закрой рот, – голос у Дильса стал каким-то безжизненным.
Злата кивнула:
– Я закрою рот, Дильс. Только знай, если Яна будет продолжать набирать вес, она не сможет никуда выйти, даже в туалет, я уж не говорю о том, чтобы пролезть в лаз, а уж идти к какой-то станции и подавно.
– Злата, послушай…
– А если мы будем сидеть сложа руки, она скоро умрет, – закончила с убийственным спокойствием Злата.
В воздухе повисла мертвая тишина. Даже вечно ехидно ухмыляющуюся физиономию Кости перекосило от испуга:
– Чт… что?! – Он, как всегда в такие моменты, начал заикаться.
– У тебя заложило уши? Повторяю: дорог каждый день, – глухо произнесла Злата. – Пойду вымою посуду…
Она собрала миски с кружками и пошла к выходу.
– Что, все действительно так хреново? – задал вопрос Антон. – Дильс, разве оттого что набрал пару килограммов, можно склеить ласты?
– Далеко не пару, – огрызнулся Тима. – Пойди и убедись сам. Можем посмотреть вместе.
– Я пойду, – сказал Дильс.
Тима тоже встал, хотя его тело сотрясала мелкая дрожь. Еще никогда ему не было так страшно, и он боялся снова посмотреть на свою подругу.
Когда они подходили к палатке, он подумал: что ужасного в толстяках? Переборов свои предрассудки, он полез внутрь за Дильсом.
Когда они очутились внутри, Тима сначала ничего не увидел, кроме завернутого в спальный мешок тела. Дильс осторожно дотронулся до него, никакой реакции.
– Яна, – позвал он.
Она повернулась к ним лицом. От неожиданности Тима отшатнулся назад, чуть не завалив палатку. Это была Яна… и не Яна. Еще несколько часов назад она была совсем другой! А теперь он с трудом узнал ее. Лицо раздуто, как воздушный шар, наполненный гелием, губы наводили на мысль об ее африканских корнях, а глаза ушли куда-то вглубь, как две пуговки, которые с силой вдавили в тесто, мясистые щеки, мокрые от слез.
– Яна… – начал Тима, но та хрипло выкрикнула:
– Что «Яна»? Хочешь предложить мне поесть?!