Льдинка
Шрифт:
– Нож! – раздался голос Дильса, и Тима вздрогнул. – Принесите кто-нибудь нож!!!
Нож?! Зачем ему понадобился нож? Лицо Тух-Туха озарилось плотоядной ухмылкой:
– Полагаю, он собирается не колбасу там резать.
Он медленно достал свой нож с костяной рукояткой и двинулся к палатке. Злата бросилась ему под ноги.
– Нет! – закричала она, но Тух-Тух без труда (и вместе с тем мягко) отодвинул ее в сторону.
Тима сидел как каменный истукан, не в силах пошевелить пальцем; зажал уши руками, но кошмарные крики все равно были слышны. Что они собираются делать? Он встал. Стряхнул с колен и рукавов крошки, которых там, в общем-то, не было. И пошел туда, откуда доносился нечеловеческий вой.
Из палатки уже вылезал Тух-Тух, вид у него был недовольный, словно там внутри он ожидал увидеть еще кучу алмазов. Следом за ним выполз Дильс. Между тем крики стали стихать, им на смену пришли жалобные завывания.
– Мы разрезали на ней одежду, – сказал Дильс. Лицо его было землистого цвета, руки тряслись мелкой дрожью. – Она ей… давила.
Сам не понимая, что он делает, Тима вырвал у Дильса фонарь и заглянул внутрь. Его тут же окатила тяжелая волна спертого воздуха, но то, что предстало перед его взором, оказалось куда хуже вони. Лежащее внутри тело уже с трудом можно было назвать человеческим. Гора рыхлого мяса, слегка колышущегося, на стеганых штанах и свитере длинные надрезы, наружу вывалились огромные морщинистые складки. Он смотрел, не в силах пошевелиться от этого зрелища. Неужели эти серые испещренные морщинами мешки и есть тело Яны?! Он видел темные вены, проступающие на складках, и его чуть не вырвало. Лица Яны он не видел, но, сказать откровенно, был безумно рад этому. Она что-то замычала, и палатка затряслась – вероятно, она отлежала бок и решила перевернуться.
Вне себя от ужаса, Тима вылетел наружу и наткнулся на Дильса с Тух-Тухом.
– … говорил с Тимофеем, – объяснял норвежец Дильсу, и он понял, о чем шла речь.
– Нет, – ответил Дильс.
– Это уже не человек, – напирал Тух-Тух, с явной неохотой пряча нож.
– Не тебе решать ее судьбу, – сказал Дильс и пошел успокаивать Злату.
– А кому, Дильс?! – крикнул ему вслед норвежец, но тот не ответил.
– Вы изрезали ее одежду? – спрашивала Злата, и, когда Дильс кивнул, она задала вполне логичный вопрос: – Но она же замерзнет?
– Для нее это уже не так важно, – сказал Тух-Тух.
Глаза Златы загорелись такой необузданной яростью, что даже Тух-Тух отпрянул.
– Ничего не видишь, кроме своих камней?! Да будь ты проклят, и весь твой род! И будь проклят тот день, когда мы нашли тебя! Нужно было оставить тебя подыхать в снегу!
– Спасибо за ласковые слова. – Тух-Тух быстро взял себя в руки. – А насчет моих потомков можешь не беспокоиться – у меня никого нет. Был сынок, да и тот отдал концы.
Яна закричала снова. Тима тихо застонал, приказывая держать себя в руках. Когда же закончится этот кошмар?!!
Ночь тянулась бесконечно. Антон спал в палатке Дильса, Тима и Злата всю ночь провели снаружи, изредка Злата заглядывала к Яне. Оно (называть то бесформенное существо с толстыми складками человеческим именем у Тимы не поворачивался язык) что-то громко бормотало, чавкало, потом стонало, и стоны эти напоминали завывания смертельно раненой медведицы, нашпигованной пулями, потом хихикало и снова бормотало, и весь этот ужас повторялся снова и снова, как пленка, которую постоянно прокручивают с самого начала.
Где-то полшестого утра Тима согрел чаю. К тому времени оно притихло, он только видел, как слегка дергаются бока палатки. Если бы оттуда доносились охи и вздохи, он бы решил, что там уединилась любвеобильная парочка. Тима сел рядом со Златой.
Они молча сидели возле догорающей свечи, каждый думал о своем. Злата вспоминала Аммонита, подаренный им хрусталик лежал в кармане, и она нет-нет да касалась его пальцами, чувствуя его приятную гладкую поверхность. Она вспоминала его любовь к ней, чистую и непосредственную, как любовь ребенка к своей матери, безо всяких условностей, когда любят не за что-то, а просто потому, что ты есть…
Тима тоже думал. Нет, он не любил Яну, но ему было искренне жаль девушку. Но больше всего его угнетало абсолютное бессилие, невозможность чем-то помочь, как-то ослабить страдания Яны. Может, Тух-Тух прав и ей нужно помочь уйти?
То он, то Злата бросали тревожные взгляды на подрагивающую палатку. Вскоре шевеления прекратились, и наступила тишина.
– Вы давно туда… – Тима с трудом сглотнул подступивший комок, – заглядывали?
– Где-то полчаса назад, – шепотом ответила Злата.
Внезапно раздался странный звук, он был каким-то мокрым, словно на пол упала влажная тряпка. Они переглянулись. Звук повторился, затем еще и еще.
– Что там происходит? – охрипшим голосом спросил Тима.
– Она умирает, – еле слышно промолвила Злата. – Иди, буди остальных.
Тима хотел возразить, с чего она взяла, что Яна умирает, но, лишь посмотрев на лицо Златы, все понял.
Хоронить Яну было негде. К этому времени она была настолько большая, что ее было невозможно протиснуть ни в один лаз. Да и какой смысл ее куда-то тащить, если весь проход, ведущий к свету, затянут искрящейся паутиной, которая резала даже металл? Ее просто положили в самый дальний угол, замотав в несколько слоев полиэтилена.
Злата вычищала палатку, едва сдерживая слезы.
Прежде чем вынести тело Яны наружу, палатку пришлось разобрать. Тима не хотел это вспоминать, потому что ничего более ужасного в своей жизни он не видел. Он чувствовал, что еще немного, и он тронется умом, поэтому упорно гнал от себя тошнотворные воспоминания о последних минутах, когда он видел Яну.
Она не просто умерла. Она распухла до такой степени, что уже перестала походить на человека и больше напоминала жабу, надутую соломинкой, только невероятно громадных размеров. Ее кожа не выдержала внутреннего давления и просто треснула одновременно в нескольких местах, и все внутренности выползли наружу. Лица Яны никто не видел – Злата укрыла его свитером, сказав, чтобы никто не смотрел на нее.
«Запомните ее такой, какой она была до этого», – сказала она.
Косте приснился сон. Странная рыжеволосая девушка, он занимался с ней любовью. Она была прекрасна, как ангел с небес. Ее лицо было самым красивым на свете. Глаза ее смеялись. Он обратил внимание на ее ухоженные, красивые ноготки, будто капельки крови, словно она полчаса назад вышла из маникюрного салона.
«Ты знае-е-е-ешь что… Я люблю тебя».
«Я тоже», – вырвалось у Кости.
Вдруг ее лицо изменилось. Рот подскочил куда-то кверху, соединяясь с носом, глаза растеклись по бокам, как два яичных желтка, если встряхнуть сковороду, а прямо посреди лица стал расти уродливый отросток, что-то вроде хоботка. Он быстро увеличивался в размерах и был какого-то грязно-розового цвета, как крысиный хвост. Она шагнула к Косте, и этот хобот, как слепое щупальце, стал судорожно елозить по его телу. Он был охвачен паникой, пытался закричать, но не смог, только сипел, как больной гриппом. Между тем хоботок разыскал в одежде свободное место и впился ему в грудную клетку. Послышались всасывающие звуки, и хобот стал цвета темного вина – эта тварь перекачивала в себя его кровь.