Льды уходят в океан
Шрифт:
И вдруг, как гром среди ясного неба, женский голос. Мягкий, чуть насмешливый:
— Великий охотник Тынры разучился стрелять? Или чаю выпил много?
Петр Константинович на миг оторопел. Полянка? Это ее голос, Смайдов не мог ошибиться. Где же она, почему он ее не видит?
Но через секунду-другую он ее уже увидел. Она стояла почти рядом с Тынры, в трех шагах от ненца. Улыбалась, глядя на охотника. Улыбалась добродушно-иронически, словно в одно и то же время хотела и не обидеть его, и немножко пристыдить. А Тынры — тот вообще, кажется, потерял дар речи. «Великий охотник Тынры разучился стрелять?» Ойе, какая вредная баба! Завтра ее слова облетят всю тундру, на Тынры будут показывать пальцами. На празднике его осрамила женщина. Женщина, которую в тундре знают и уважают. Когда два года назад от какогото мора начали дохнуть песцы, в тундру приезжали русские люди и бросали песцам корм, смешанный с серым порошком. И песцы перестали дохнуть. Все охотники тогда говорили большое спасибо этим русским людям. А среди них была и вот эта женщина. Полянкой ее зовут. Вот эта самая баба, что стоит рядом. Вот ведь какое дело. Пропадет теперь слава Тынры из-за вредной бабы. Худо, так худо!..
Наконец Тынры пришел в себя. Шагнул к Полянке и громко, чтобы все слышали, проговорил:
— Твоя люди кто есть? Докта-ар! Тынры — охотник. Твоя понимай порошок, моя — ружье. Тынры сказал: неправильное ружье. Твоя спорить будет! Тогда подходи тирщик, бери ружье, стрели. Тынры деньги давай тебе на пульки.
— У меня деньги есть, Тынры, — продолжая улыбаться, ответила Полянка. — Спасибо.
Она сняла рукавички, сунула их в карман меховой шубки и подошла к столу. Тынры стал рядом. Он был доволен: сейчас баба будет стрелять в небо, все смеяться будут, все скажут: «Лемминг песца учить надумал...» Засмеют бабу, забудут, какие она слова Тынры говорила... Ойе, как хорошо. Шибко хорошо!
Песец подпрыгнул, вытянул мордочку в сторону волчьей стаи и, казалось, на какое-то мгновение застыл в воздухе. Совсем неуловимое мгновение, но Полянке этого было достаточно. Еще в детстве она научилась стрелять в белок, когда те, распушив хвост, перелетали с дерева на дерево. Она и теперь не расставалась с ружьем, подаренным ей отцом в Сибири. Часто бывая в тундре, Полянка бродила вдали от стойбищ, и когда ей удавалось выследить песца, он уже не мог от нее уйти...
Зверек упал на снег, вытянув лапки. Пулька застала его как раз на половине пути от одного снежного чума к другому.
Тирщик напомнил:
— Попасть надо три раза подряд.
Он, кажется, был немного встревожен: что это еще за снайпер тут появился?
Тынры молчал. Все молчали! Все думали, что это простая случайность. И Смайдов, не решаясь подойти к Полянке, думал так же, как и остальные.
Второй раз Полянка выстрелила почти не целясь. Так по крайней мере казалось всем, кто, затаив дыхание, смотрел на нее и мчавшегося по снегу песца. Когда же зверек снова упал на спинку и вытянул лапы вверх, толпа ахнула от восхищения. И только один Тынры стоял хмурый, неподвижный, растерянный. И жалкий, Взглянув на него, Петр Константинович подумал, что ненец вот-вот заплачет от горя.
Тынры действительно не знал, что с собой делать. Проклятая баба! Чтоб ее волки загрызли! Теперь уж окончательно засмеют Тынры, хоть в тундре не показывайся. Разве Тынры охотник, скажут? Тынры только по оленям стрелять, как Яптунэ. Тынры, скажут, и ружья держать не умеет. Сто лет о позоре Тынры тундра гудеть будет. Внуки и правнуки смеяться над ним будут. Вот ведь что наделала проклятая баба-доктор, чтоб ей шаман печенку отбил!
Тирщик приготовился снова пускать песца. Полянка подняла ружье. Тынры закрыл глаза: он не хотел видеть, как этот чертов песец опять дрыгнет лапами. Он ничего не хотел видеть. Или это неправильно? Великий охотник тундры должен мужественно встретить свой конец — конец былой славы и былого величия. Великий охотник тундры должен быть справедливым и честным, честным и перед людьми, и перед самим собой. Коль нашелся человек с рукой тверже, чем его рука, и с глазами острее, чем его глаза, он, Тынры, должен пожать руку этому человеку, должен снять перед ним шапку. И Тынры это сделает. Ничего, что этот человек всего-навсего вредная баба. Шаман с ней...
Тынры открыл глаза и взглянул на Полянку. Взглянул в тот самый момент, когда песец подпрыгнул и повернул голову в сторону волков. Правильно держит ружье. Несдобровать тирщику — придется расстаться с призом. Вот!..
Тынры не поверил своим глазам. Не тому не поверил, что песец не упал, а скрылся в чуме: он и не должен был упасть. Потому что баба-доктор стреляла не в песца. Стреляла чуть выше — Тынры это подметил сразу. Он также подметил и то, что сделала она это нарочно — она не хотела попасть в песца. Зачем не хотела? Ружье три кольца немало стоит, любой охотник отдаст за него кучу денег. А слава на всю тундру? «Баба-доктор победила великого охотника Тынры!» Лемминги, поди, и те пищали бы об этом двести лет!..
Полянка, слегка погрустневшими глазами проводив зверька к чуму, с минуту постояла молча, потом вдруг обернулась к Тынры и сказала:
— Ты прав, Тынры. Тирщик дает не совсем правильное ружье. Из него нельзя попасть в песца, который летит, как птица. Если бы оно было правильное, я попала бы. И ты попал бы, Тынры, потому что нет в тундре другого такого охотника, как ты. Я знаю это. А из такого ружья кто ж попадет? Никто не попадет...
Тынры, пораженный, молчал. Он слышал, как смеются ненцы и саами. Над бабой смеются. Рад за него, за Тынры. Как им не радоваться, однако? Тынры — слава тундры, их слава. А больше они ничего не знают. Они не видели того, что видел он сам. Потому и смеются так весело. Им что? А ему, Тынры, надо думать... Или не надо? Все и так хорошо ясно...
Он взял Полянку за локоть, сказал:
— Твоя люди тоже хороший охотник. Шибко хороший! Твоя люди и моя люди самый хороший охотник. Так-то... Теперь айда мой чум чай сидеть. И ты, Яптунэ, айда, и ты, Тимофей, и ты, Геункеу... — Тынры отыскивал глазами своих друзей, указывал на них рукой и говорил: — Ты тоже айда, ты тоже...
Рядом с его сестрой, пожилой ненкой в малице, стоял человек в кожаном пальто. Начальник, наверное, подумал Тынры. Не худо бы, однако, и начальника пригласить в свой чум. Вдруг согласится? В прошлый праздник в чум Геункеу приходил какой-то начальник, шесть чашек чаю выпил, вот такой кусок оленины съел, два часа сидел. Геункеу до сих пор говорит: «Мой приятель — начальник...» А сам и не знает, как звать-то этого приятеля...
Тынры протиснулся к Смайдову, попросил:
— Ходи с нами чай сидеть, товарищ. Ходи, а?
Только теперь Полянка увидела Петра Константиновича. Не очень, кажется, удивилась, но обрадовалась. Подошла, подала руку.
— Здравствуйте! — И, подавшись к нему, заговорщически прошептала: — Не обижайте Тынры, пойдемте к нему чайку попьем.
7
Они сидели рядом на шкуре оленя: Петр Константинович — справа от Полянки, Тынры — слева. Из большого котла, в котором плавали жирные куски оленины, поднимался пар. В сторонке шумели три самовара, но чай еще не подавали.
— Чай потом, однако, — сказал Тынры. — Сперва совсем мало водки надо. Праздник...
Полянка не стала отказываться. Выпила маленькую чашечку водки, взяла с тарелки кусок оленины, ловко отсекла от него острым ножом жирную косточку, закусила. Потом снова отсекла еще одну косточку, передала Петру Константиновичу.
А Тынры в это время говорил, обращаясь к Полянке:
— Твоя люди шибко хороший человек. Тебе тундре жить надо. Песцов добывать. Не давно совсем тундру большой начальник приходил, так сказал: «Много песцов добывать — много золота брать у заграничной буржуи. Золото, сказал, шибко нам нужно». Ходи твоя люди тундру, а? Большой чум поставим, мужик тебе найдем, если твоя мужик нету. Твоя мужик есть?