Лэ о Лэйтиан
Шрифт:
Смертная тень его скрыла врата.
Его воины с копьями были стальными,
Мечами из пламени, следом за ними
Волк пробегал, и змея проползала
С глазами без век. И война запылала,
Гибельно войско шагнуло вперед,
Полями и лесом отправясь в поход.
Где долго мерцал золотой эланор,
Они пронесли через этот простор
Черные флаги; где зяблики пели,
Где арфы прекрасные дивно звенели,
Вороны тьмою кружили лишь ныне
В
Моргота слуг обагрились мечи
Над трупами в этой кровавой ночи.
Медленно тень его мрачною тучей
С Севера шла, и рукою могучей
Падала местью, сминая, ломая,
На смерть или рабство в аду обрекая:
Он Северный ныне сраженный простор
Держал под своею рукой с этих пор.
Но все еще жил средь холодных вершин
Барахир, тот Беора отчаянный сын,
Он власти с землею отныне лишен,
Кто князем Людей был однажды рожден,
Изгнанником ныне скитался в лесах
И прятался в вереске, в серых полях.
С ним дюжина воинов рядом бродила,
Верных, когда вся надежда остыла.
И в песне эльфийской звучат имена,
Хоть долгие годы прошли, как волна,
С тех пор, как Дагнир и отважный Рагнор,
Радруин, Дайруин и смелый Гильдор,
Горлим Несчастный и Хатальдир,
И Уртель с Артадом покинули мир;
С тех пор, как отравою черной стрела
Белегунда и Барагунда взяла,
Бреголаса могучих двоих сыновей;
С тех пор, как ушел из-под рока цепей
Тот, песня о ком - достояние мира,
Берен прекрасный, тот сын Барахира.
Вместе к болоту в минувшие дни
Из дома Беора те люди одни
К дымному Сереху вмиг поспешили,
И Финрода в битве они защитили,
В день пораженья копьем и мечом
Того защитили, кто был королем
Светлейшим из всех; он завет заключил
Дружбы навеки. На юг поспешил
В Нарготронд, к своему королевству затем,
Где он носил как корону свой шлем;
Но на север они возвратились домой,
В отчаянье ныне сражались со тьмой,
Бесстрашны они, хотя было их мало,
Их Моргота ненависть всюду искала.
Они там такие вершили дела,
Что погоня никак их поймать не могла,
Охотники сами бежать были рады.
За каждого ныне сулили награды,
Достойные даже богатств королей,
Но Морготу не приносили вестей
Даже о том, где их тайный приют;
Ведь там, где высокие сосны растут,
Где голый, крутой поднимается склон,
Где снегом засыпанный
Где ветры свирепствуют над головою,
Там горное озеро, днем голубое,
И отражается в зеркале вод
Элберет звездный ночной хоровод,
И дальше на Запад уходит над ним.
Место доныне то было святым:
Ни Моргота тень и ни зло не дошли
Сюда до сих пор; колыхаясь, росли
Березы у озера, светлый их круг
Шептался в тиши, и лежали вокруг
Вереска пустоши, древних камней,
Словно Земли обнаженных корней,
Вершины видны, и лишь вереск один;
Зовется то озеро Аэлуин.
Повелитель с друзьями, как загнанный зверь,
Прятался там под камнями теперь.
Горлим Несчастный, Ангрима сын,
Гласит эта повесть, из всех был один
Самым отчаянным. В жены он взял,
Когда счастливо жребий его протекал,
Эйлинель, что прекрасна была и светла;
Чиста их любовь до пришествия зла.
На войну он уехал; вернулся с войны -
Поля его ныне огнем сожжены,
И позабытый стоит его дом
Тихо в лесу погорелом, пустом;
Нет Эйлинель, среди павшей печали
Никто не ответит, куда ее взяли
На смерть или рабства страдания прочь.
И тьмою упала тогда эта ночь,
Сердце его затемнив навсегда,
Но сомненье глодало его иногда,
В диких скитаниях, ночью без сна,
Он думал, что все же могла бы она
До зла появленья бежать на простор,
В лесу она, может, жива до сих пор,
Не умерла и вернется опять,
И будет пытаться его отыскать.
Так убежище он иногда оставлял,
Далеко по опасной дороге блуждал,
Возвращался он к старому дому в ночи,
Огня в нем не видя и света свечи,
Лишь новое горе он там получал,
Пока в ожидании тщетно стоял.
Тщетно иль хуже - ведь множество глаз
Моргот в леса посылает сейчас,
Что проницают туманы земли;
Горлима путь они видеть могли.
И вот как-то день опустился потом,
И Горлим отправился прежним путем
Вниз по заброшенным ныне полям,
Дождик осенний спешил по пятам.
Но посмотрите! Там пламя свечи
слабо в окне показалось в ночи,
Ветер пронзительный воет в горах;
Надежда им ныне владеет и страх.
Он заглянул. Эйлинель у окна!
Она изменилась, но это она.
Измучена горем, в глазах ее голод,
Терзает ее нарастающий холод;
От плача ее потускнели глаза.