Лебединая песня: Несобранное и неизданное

Голохвастов Георгий

ПЕСНЬ ПЯТАЯ

Любовь

XXV

Охотились они от проблеска денницы До ранних сумерек; всё вглубь, в лесную сень За злобным вепрем шли; нередко целый день В полях окрест их вел пахучий след лисицы. От острого копья из опытной десницы Не уходил кабан, не ускользал олень; А оперенных стрел заточенный кремень Пронзал, как жало, грудь парящей дикой птицы. Потом для отдыха под тенью, у ствола Садилась девушка и бережно брала Нарцисса голову на теплые колени… Отрадно

нежила лесная полумгла, И сладостный разлив дремотности и лени Истомно сковывал усталые тела.

XXVI

Вслед дружбе – новых чувств пришла для них пора… Любовь согрела мир их тайного сближенья. Нарцисс таил души мятежные движенья, Но сердцем женщины читала их сестра. Так зажигались дни и гасли вечера… И с каждым днем росла взаимность притяженья, И каждый вечер слал иные постиженья Того, что не было отгадано вчера. Напрасно над собой бессильные победы Одерживал Нарцисс… Всё чаще для беседы Они искали слов, запретных дум полны… А древние дубы, как благостные деды. Их звали в тень свою, и с темной вышины Мигали ласково им звезды-сердцеведы.

XXVII

Сбылось. Весенний день увлек их на скитанья. И рядом шли они по роще у реки. Душистый ветер дул; как призраки, легки, Бегущих облаков менялись очертанья. И также призрачно сменялись их мечтанья… В пожатьи замерли две чуткие руки, Как от одной души к другой – проводники Не выразимого словами трепетанья. Живил по-вешнему земли воскресшей дух: Деревья нежились, одеты в первый пух… Вес млело радостно… Но сердцу было грустно… У стада овчего наигрывал пастух На тонкой дудочке, и в песне безыскусной Неясная печаль жила, чаруя слух.

XXVIII

И оттого ль, что был так ясен кругозор И так мечтательны заманчивые дали, Но чувства тайные томленья и печали Рвались безудержно на волю, на простор… Расторглась сдержанность, и вспыхнул разговор, Непредусмотренный, задуманный едва ли… Сказалось вдруг всё то, о чем они молчали, Всё то, чего открыть не смели до сих пор. Правдив язык любви… И было так нетрудно В словах доверчивых признаться обоюдно, Как мучит внутренний загадочный разлад, Как одиночество и жажда страсти чудной, Безвольных, их влекут друг к другу наугад, Как хочется любви отдаться безрассудно.

XIX

Счастливые, слились глаза сестры и брата, Глядясь, как синь небес в морскую бирюзу… Теперь их глубь сквозит чрез томную слезу Отливом страстности, как дымкою агата. И темнота зрачков – предвестьем бурь чревата: Две юные души таят одну грозу… Но… всё свершается вверху, как и внизу… И грянул дальний гром, рассыпав гул раската. Нежданный, прогремел он в ясной синеве… Но ветер, налетев, зашелестел в траве; Вот темною грядой сошлись густые тучи. Вот капли крупные запрыгали в листве, И первый вешний дождь, шумливый и пахучий, По веткам застучал в задорном торжестве.

ПЕСНЬ ШЕСТАЯ

Лик СЕСТРЫ

XXX

Нарцисс, подняв сестру, понес ее бегом К реке, где, раз грозой застигнут на охоте, Он кочевой ночлег провел в глубоком гроте Скалы, крутой, как горб, с каймой кустов кругом. И вот они вдвоем в убежище благом… Молчание и мрак застыли здесь в дремоте. И тут еще тесней любовь, в слепом налете, Их сблизила мечтой о счастьи дорогом. Желание любви, как буря, налетело… Нарциссу сладостно отдаться ей всецело: Как чашу, жадно пить отраву страстных мук, Блаженно чувствовать дрожащую несмело Девическую грудь и лаской нежных рук Лелеять теплое трепещущее тело.

XXXI

Пусть блещут молнии, змеясь на небе дымном, Пусть грозно гром гремит и ропщет глухо лес, Лишь жарче их сердца от пламени небес, Им непогоды гнев чарует слух, как гимном. Они, лицом к лицу, в сближении взаимном Ушли от жизни в мир неведомых чудес, Сплошной стеной дождя, как пологом завес, Заслонены в скале – гнезде гостеприимном. Как бархат, мягкий мох им ложе разостлал, А благосклонный мрак их сладостный привал Повил покровом тайн, по-древнему колдуя… Нарцисс привлек сестру… Он губ ее искал… Прильнул губами к ним… И отзвук поцелуя Ревниво скрыл навек безмолвный камень скал.

XXXII

Вдруг жгучей молнии трепещущий излом Мерцаньем длительным зажег неповторимо Весь грот до глубины… Как будто феникс мимо Летел и бил, светясь, лазоревым крылом. При синем пламени, на миг один – с теплом И с трепетом сестры, дотоль ему незримой, Нарцисс мог сочетать черты своей любимой В кольце густых кудрей над матовым челом. Как озаренья дар, сверкнул огонь мгновенный, И, словно волшебством, в тот миг благословенный Все звенья прошлых дум слились в одно кольцо, Где синий взор сестры, живой, проникновенный, Любовью озарял знакомое лицо – Заветный образ грез… прекрасный… незабвенный.

XXXIII

Он… он – зовущий лик… Не призрак, грезой тканный, Не отраженье вод… Не наважденье сна… Он – явь, он – кость и кровь… Мечта воплощена: Он жив и дышит здесь, с лицом сестры слиянный. Он в блеске молнии родился, чудно-странный: Двойник?.. Или сестра?.. Не он и не она… А вместе – тот и та… Не муж… И не жена… А дева-юноша… желанная… желанный… О, может ли быть явь в дарах своих щедрей?.. Кто, смертный, средь земных сынов и дочерей Знавал подобный миг?.. В огне стыда – ланиты; Бездонные глаза, в истоме дрожь ноздрей, Горящих губ цветок, в пылу полураскрытый, И золотой поток разметанных кудрей.

XXXIV

Опять таинственно сомкнулась темнота И в отдаленьи смолк тяжелый рокот грома. Как прежде, в гроте тишь. Ласкающая дрема Под сводом каменным отрадно разлита. И, невидимкой, вновь волнует красота… Нарцисса вновь пьянит любовная истома – Его влечет сестра, сама к нему влекома… Горит в бреду любви счастливая чета… О, Афродита-мать! Тебе, любви предвечной, Был гимн в огне их ласк, с чредою быстротечной Восторга острого и чающей алчбы. И как на риф бурун взбегает пеной млечной, Так встретиться рвалась в томлении борьбы Прибоем страсть одна с приливом страсти встречной.