Лебединая песня: Несобранное и неизданное

Голохвастов Георгий

ПЕСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ

Лик Афродиты

LV

Богиня – мать любви… Но сниться мог кому бы, Как не безумцу, лик, невиданный вовек… Он бредил, он горел, ваятель-человек, На глыбу творчески кладя свои надрубы. Он жизнью скрытою затеплил камень грубый, Он с бородой мужской богини лик иссек, Зажег ей страстью взор из-под истомных век, В улыбке странной свел ей чувственные губы. И вот царит она с загадочным лицом, Придерживая грудь с налившимся сосцом… Какой могучий вид! Как женственна осанка! В

руке царицы – жезл с заточенным концом, А между лядвей – знак таинственного анка Мистически вклинен неистовым резцом.

LVI

Оцепенел Нарцисс. В кругу немых камней Пред изваяньем он стоял в тревоге сладкой… Богиня, чудилось, жила, дыша украдкой В игре причудливой сгущавшихся теней. Он на колени пал в восторге перед ней, Он страстно замирал, томимый лихорадкой: Она цвела пред ним запретного разгадкой, Как пред Тирезием Паллада прежних дней. Мерцали сумерки… Черты жено-мужчины В чертах муже-жены сливались в лик единый. И руки пылкие к нему Нарцисс тянул… Вечерней свежестью кадили чащ глубины, Стихая, замирал последний ветра гул, И отблеском зари зажглись дерев вершины.

LVII

Но сжег свою печаль закат в огне разлуки. По бархату небес, как цепь седых борозд, Тянулись облака; родились сонмы звезд, И выплыл, как челнок, к ним месяц сребролукий. Вкруг дуба-праотца его сыны и внуки Молились перед сном. Уж гомон птичьих гнезд Для ночи затихал… В дремоте свистнул дрозд… И жизни солнечной в лесу умолкли звуки. Подлунным бытием жила лесная тишь… Беззвучно пронеслась, как тень, летунья-мышь, Протяжно-жалобно вдали заплакал филин… Нарцисс шептал, но так, что сам он слышал лишь, Что вся его душа, до потайных извилин, Живет одной мольбой: – «Владычица, услышь!..

LVIII

О, Афродита-мать, Дионы древней дщерь! Я – тоже сын земли – молюсь перед тобою! Ты знаешь власть любви, с надеждами, с борьбою, С восторгом радостей и горечью потерь. Пойми ж мою тоску и скорбь мою измерь: С моей возлюбленной я разлучен судьбою. Она в любви была и жрицей, и рабою… Пусть мне твой сын Эрос вернет ее теперь…» Сквозь ветви месяц льет печальное сиянье. Роса душистая – природы возлиянье – На камне жертвенном сверкает серебром… И необъятна ночь, как пропасти зиянье… А в лике чувственном под лиственным шатром Вновь муже-женского двоякое слиянье…

LIX

И – чудо! – леса нет… Раздвинулись долмены… Надмирной музыкой согрета пустота… Богиня — жено-муж… В них каждая черта Двоится в таинстве взаимной перемены. Вот стали гибкими изваянные члены, Вот словно дрогнули улыбкою уста; В лучах луны – бела живая нагота, Как бы из волн родясь в кипеньи снежной пены… И муже-женщина к Нарциссу подошла… В неизреченный свет вдруг претворилась мгла… Пылал, как уголь, знак таинственного анка… Истома страстная Нарцисса обожгла. И с болью сладостной, зардев, раскрылась ранка Пред жгучим острием победного жезла.

ПЕСНЬ ДВЕНАДЦАТАЯ

Эхо ЛЮБВИ

LX

Вплоть до утра Нарцисс, безумием горя, В

бреду любви, без грез, без страха, без вопроса, Самозабвенье пил от мертвых вод хаоса… Когда очнулся он, уже зажглась заря. Богиня – камень вновь… Оттенок янтаря, Скользя, не оживлял холодных форм колосса: Дыша загадкою, царила мать Эроса, Таинственная мать всемирного царя. Но тайну знал Нарцисс… могла ль она быть ложью? Он, пред богиней став, сложил к ее подножью На камень жертвенный – копье, колчан и лук… «Тебе – за ночь!..» – шепнул… И с сердцем, полным дрожью, Пошел искать пути… для счастья или мук… Он духом был сродни лесному бездорожью.

LXI

Нарцисс блуждал в лесу. Погас восток румяный; Горячий летний день вступал в свои права. Дышала пряностью высокая трава, Багряные цветы струили вздох медвяный. И шел, и шел Нарцисс в низинах сквозь бурьяны Чрез дром кустарника… Заметные едва Тропинки путались… Но наконец листва Редеет. Лес светлей. Просторнее поляны. Вот ручейка русло, где летом нет воды… Вот с двух сторон пути дрожащих ив ряды… Нарцисс идет теперь знакомыми местами… Он здесь бродил с сестрой… бывало… до беды… Здесь всё овеяно их светлыми мечтами… Здесь, может быть, трава хранит ее следы…

LXII

Блаженство прошлое! Нарцисс дышать им рад, До боли сладостно к нему прикосновенье… Но может ли найти души отдохновенье Он в том, чего нельзя ничем призвать назад?.. Нет! Можно возвратить!.. Надежд безумных клад Ему доверило ночное откровенье: О, только б обрести восторг и вдохновенье – И чудо претворит в гармонию разлад. Сестра… ее найти, ее увидеть нужно: Она – спасенья путь, в ней для мечты недужной – Неизреченный свет, вливающийся в мрак. И к памятным местам теперь дорогой кружной Пришел недаром он: душе понятный знак Сестра ему подаст душой, и в смерти дружной.

LXIII

Он ищет. Вот овраг, обрывистый и дикий, – Оградой паутин обнес его паук. Внутри, меж темных мирт, зеленокудрый бук Царит над зарослью медунки и мирики. Там, в сладостной тени, где солнечные блики Разбрызганы в траве, он слушал томный звук Двух трепетных сердец; там пальцы милых рук Плели его кудрям венок из повилики… Вот склон, где окаймил плюща живой плетень Лужайку свежую; здесь полусгнивший пень Корнями пересек заглохшую дорожку: Здесь отдых был… И здесь он завязал ремень Ее сандалии… он маленькую ножку В руках своих держал… в счастливый светлый день.

LXIV

К реке сошел Нарцисс. Там, средь надводных скал Болезненно-остро воспоминанья живы… Вот берег вырезной… Над ним крутые срывы – Здесь он лицо свое впервые увидал… Свое ли?.. Нет, сестры!.. Того лица овал Был женствен; а в глазах истомные отливы Те ж были, как в очах сестры в тот час счастливый, Когда он страстно грудь возлюбленной ласкал. Как это было?.. Да! Там, на стезе прибрежной Любовь открылась им… О, как светилось нежно Тогда лицо сестры… И там их дождь застиг… А он сестру понес к тому, что неизбежно Их ждало впереди… Безумье… Вечность-миг, И в страсти – тайна тайн под гром грозы мятежной.