Лебединая песня: Несобранное и неизданное

Голохвастов Георгий

ПОД ПЛЕВНОЙ

Осман, упорный вождь залитой кровью Плевны На зов царя идет, склонясь к руке врача. В бесстрашном сердце – страх: что, если сгоряча Позором отомстит ему властитель гневный? По степи, там, где бой тянулся многодневный, Раскинут строй полков; под ветром трепеща, Знамен разодранных колышется парча, И вдалеке рожок трубит сигнал напевный. Здесь – свиты полукруг. Почетный караул. И белый падишах… Он исхудал, сутул… Он помнит кровь врагов, победных дней предтечу. Замедлил шаг паша… В ушах тревожный гул… Но

русский воин сам ступил врагу навстречу И саблю пленную герою протянул.

* * *

Я весь в минувшем дне. В мой мир уединенный, Как солнце, ворвался застенчивый привет; Несбыточное дал очей желанных свет, – О, как возликовал я, гордый и смятенный! За полночь далеко… Без сна горю, влюбленный… Под лампой на столе неконченный куплет; Напрасно знойный бред хочу вместить в сонет, Истомных грез прибой оправить в стих стесненный. Невыразима страсть… Пылает грудь моя, И сердце мечется, безумья не тая: Ему гроза любви и мука счастья внове… Свидетельница ночь, – врасплох застигнут я! О том, что никогда не выскажется в слове, Пусть скажет запах лип и песня соловья.

БЫЛОЕ В НАСТОЯЩЕМ

Надежному другу Дм. Магула –

безнадежный <эксерсис>

Я жил… Я пел… И юные экстазы Душа моя, с жезлом волшебным фея, Переливала в чистые алмазы Под колдовскую музыку Орфея. Но год отцвел… Я постигал обманы, Дивясь камней подземных дешевизне… И вот я здесь, на нашей общей тризне Лелею зарубцованные раны. Душа живет безмолвствующей жрицей, Надгробный звон растет, звучит <crescendo>. Былое мнится сказкой-небылицей И жизнь сама – сомнительной легендой. 20 августа 1958 Carmel, N.Y.

СКАЗАНЬЕ О НАРЦИССЕ

СОНЕТЫ

* * *

Ура! Да славится Павзаний, Достопочтенный мифолог!.. Средь Ваших ценных указаний Старик особенно помог. Он выдал: сын реки Кефиса Любил сестру… И предо мной Явился в яркости двойной Неизъяснимый лик Нарцисса. Горю я… Снятся наяву Виденья огненных фантастов… Сонеты льются… grace a vous!. Целую ручки. Голохвастов.

ПОСВЯЩЕНИЕ

1

Для сердца Эхо, Миф, и Явь, и Сон – в сродстве. Как Явь – лишь бытия иного отраженье, Так отклик жизни – Сон. И явственно сближенье Меж Мифами и Сном в их тайном существе. Таится в мифе сон людской о Божестве; О человеке Миф – во Сне, где дум броженье, Как отголосков зов, живит изображенье Той Яви, где царим мы в целом естестве. И в мифе – эхо сна о яви позабытой… Нет, не безумец тот, кто с грезой неизжитой О мифе слышит сон, как эхо, наяву… Я чую в мифе – явь. О ней преданье влито В полупризнанье сна… Я этим сном живу, И эхо прошлого душе моей открыто.

2

Нарцисс!.. В нем явь и сон сближает миф двойной. Взлелеянный мечтой, поднесь неистребленной. И в сказке чувствую я думой углубленной, Как эхо, истину загадки основной. Непонятый Нарцисс! Он не гордец смешной, Плененный чарами красы самовлюбленной… О, нет. В себе самом природы раздробленной Распад преодолел он в косности земной. Завет великий скрыт в оправе небылицы, Как жизнь зародыша внутри яйца-гробницы: Пусть замкнут внешний мир, как тесное кольцо, И пусть мы пленники в кругу его границы, Но в нем начертано чудесное лицо – Изысканный Нарцисс, единый и двулицый. 24 июля 1939 Нью-Йорк

I

С утра был ярок день. И к полдню стало душно. Я шел по городу… без цели… наобум… О стены жаркие плескался жизни шум, Вокруг меня толпа кишела равнодушно. А небо в высоте синело так воздушно; Сквозили облака… Казалось, сразу к двум Мирам я примыкал: за роем светлых дум По небу, сын земли, я следовал послушно. И вдохновение натягивало лук… Уж не людских шагов я слышал дробный стук – В ушах сонет звучал торжественно и четко. Я шел, как будто влек стиха желанный звук, И вышел к площади, где в сквере за решеткой Фонтаном выведен подземный акведук.

II

Цистерна плоская; гранитная скамья, Где можно отдохнуть, где, праздностью влекомый, Прочтет случайный гость пророка стих знакомый В поминной надписи, как это сделал я. И скупо по стене бессильная струя Из медной пасти льва сочится в водоемы, Где, брызжа, плещется и млеет от истомы Крикливых воробьев проворная семья. А наверху стены, склонясь на камень гладкий И бронзовых одежд своих рассыпав складки, Застыла женщина… Не нимфа ли ручья?.. Не знаю почему, но странный трепет сладкий Я в сердце ощутил, как будто грудь моя Взволнована была присутствием загадки.

III

Я у фонтана сел, исполнен грез неясных… Вязали женщины, дремали старики И дети бегали, кружась, как мотыльки, У вылощенных плит, бесчувственно-безгласных. Теснились голуби на лапках ярко-красных И ждали хлебных крох от дарственной руки; Вокруг своих подруг вертелись, как волчки, Надутые самцы в томлениях напрасных. Под воркованье их, вблизи моей скамьи, Я глубже уходил в мечтания свои; Мой взор недвижный был прикован к нимфе-деве… Мне душу усыплял чуть слышный плеск струи… И в шуме смешанном, на солнечном пригреве, Мне снился давний сон, живой в небытии.

IV

Как перескажем сон?.. Людская мысль грубей. Чем сказка-живопись дремотного дурмана… Нет шума, нет толпы… Нет хилых слез фонтана – Непрочной памяти нестоящих скорбей… Мне слышен плеск реки. Я вижу блеск зыбей Отсюда, где в лесу кругом меня – поляна; А в небе, в глубине лазурного тумана, Сверкает крыльями станица голубей. Как после длительной и горестной разлуки, Меня приветствуют раскидистые буки, И вечно-свежий лавр, и темный кипарис. Взволнован, к солнцу я протягиваю руки: Благословенный край, где был рожден Нарцисс, Эллада светлая, – тебе сонета звуки.