Лебединая песня: Несобранное и неизданное

Голохвастов Георгий

LXX.

ЗАПРЕСТОЛЬНЫЙ ОБРАЗ

Памяти Андрея Николаевича Авинова

Зиждитель Саваоф с единородным Сыном, Его же Царствию не будет ввек конца, И над престолом Их, сходящий от Отца, Животворящий Дух в обличьи голубином. Несчетный сонм миров Им служит стройным чином, И славит песнь стихий Владыку и Творца Немолчно в рыке льва, в мычании тельца, И в голосе людском, и в клекоте орлином. Молебно предстоит собор Бесплотных Сил, Возносят Ангелы лазурный дым кадил, Укрывшись крыльями пред славою Господней. И

горние небес надежно оградил Мечом пылающим от козней преисподней Лучистых ратей вождь – Архангел Михаил.

LXXI.

ПАРАБРАМА

Всё – призрак. Эта явь – лишь в хаосе затон, Где отраженный мир – миражей прохожденье… Вселенная – мечта, и всё в ней – наважденье, Плывущий медленно далекий мнимый звон. Цветущая земля, прозрачный небосклон, Я сам, моя любовь, и боль, и наслажденье, И творческая страсть – как эхо, порожденье Зеркальной пустоты… Непостижимый сон… Он не во мне рожден. Нет, Кто-то высший, вечный, В блаженных грезах ткет, как путь лучистый, млечный, Зиждительную мысль в поток живых картин. И в недрах вечности их отсвет быстротечный Скользит, как марево… Что это – миг один? Иль забытье веков – наш жребий бесконечный?..

LXXII.

ОПЯТЬ ВЕСНА

Вновь поднят мир от сна таинственным пробудом Вновь, вечно новые, творятся чудеса: Проснулись суслики; ожив, ползет оса, Пушатся деревца несмелым изумрудом. И гомонит земля тревожным, слитным гудом; Бегут, журчат ручьи, благовестят леса, Тысячезвучные ликуют голоса, Везде трепещет жизнь, дремавшая под спудом. Весна! Под старость лет опять ее приход Омолодил меня средь сумрачных невзгод Восторгом буйственным хмельного потрясенья. И, как за девушкой, зовущей в хоровод, Я ухожу за ней на праздник воскресенья, Где солнце, почек дух и ропот вешних вод.

LXXIII.

ПОБЕДА

По-за Окой орда раскинула шатры; За новой данью в Кремль пришел посол со свитой… И зван он на прием в палате Грановитой, Где в окна бьют лучи полуденной поры. Над Царским местом сень. Царьградские ковры; С Орлом Двуглавым стяг распущен нарочито. Бояре в золотах застыли сановито, И на плечах у рынд мерцают топоры. В венце и бармах Царь. Он поднял Русь из праха: От Византии взял он блеск и мощь размаха, – Татарским данником невместно быть ему. И увидал баскак, затрепетав от страха, Что Иоанн ступил на ханскую басму… А солнце крест зажгло на шапке Мономаха.

LXXIV.

ПАРУС

Чуть брезжит в памяти. С крученой кистью феска, У груди трепетной измятые цветы, И зов истомных глаз, где в бездне темноты Лучился перелив мерцающего блеска. Не вспомнить мне, о чем, под мерный ропот плеска, Напев твой говорил… Забыта мной и ты… Слепые письмена истершейся плиты… Злорадством времени погубленная фреска. Но голос страстный жив. Ворвется в сумрак мой, И вмиг почую я, что в ночь, в простор немой, Нас мощный парус мчит, клонясь в упругом крене, Как плугом взрытый след бежит седой тесьмой, Неверный лунный свет дрожит в кипящей пене, И гибнет песнь твоя с ней вместе за кормой.

LXXV.

ЗАКАТ

Поток

косых лучей. Как золотом сусальным, Живыми пятнами обрызган лес густой, Дорога светится под дымкой золотой, И озарился сад сиянием прощальным. Закатный кроткий свет. Раздумьем поминальным Он осенил меня. Вновь, воскрешен мечтой, Весь невозвратный сон о жизни прожитой Как будто отражен в душе стеклом зеркальным. Воспоминаний зов… Былого аромат… О дальнем счастьи грусть, немая скорбь утрат И к самому себе застенчивая жалость… А тени длинные таинственно лежат, И меркнет красок дня горячечная алость… Какая тишина! Никто не виноват…

LXXVI.

НОВЫЙ КОВЧЕГ

Познанье гордое избрало путь неправый: Незрячий поводырь вовлек слепых в обман… И сил разбуженных разнузданный титан Восстал, как раб, на пир неслыханной расправы. По суше, злобствуя, ползли потоки лавы; Заразу смертную злорадно нес туман, Озлясь, пылал, как нефть, ревущий океан… Мятеж… Пощады нет… И гибнет род лукавый. Кой-где воздушные вспорхнули корабли, Но были пожраны, ничтожные, как тли, Победным пламенем в последний миг расплаты. Лишь двое – юноша и девушка нашли Спасенье в воздухе: сберег ковчег крылатый Чету невинную для будущей земли.

LXXVII.

СВЯТАЯ НОЧЬ

Навек живая быль Евангельской страницы Бессмертным ужасом и скорбью налита… Трепещет жар свечей. Почившего Христа Оплакала земля у тихой Плащаницы. Кладут густую тень смеженные ресницы, Страданьем запеклись недвижные уста… Но сердце верует, что эта ночь свята, Что тайн великих явь свершится до денницы. Зарею новою займется край небес, Победно жизнь возьмет над смертью перевес, — Печатям не сдержать… От гроба рухнет камень. И миру возвестит о чуде из чудес Крылатый юноша, одетый в свет и пламень: «Восстал Господь наш Бог!» – «Воистину воскрес!»

LXXVIII.

ПОД НОВЫЙ ГОД

Желаю тем страстней, чем сумрак безысходней, Чтоб больше в темноте затеплилось огней, Чтоб солнце ласковей светило злобе дней, Чтоб слаще воздух был, а нивы плодородней; Чтоб было жить, дышать и чувствовать свободней, Чтоб стал разумней быт, наемный труд вольней, Искусства радостней, науки чуть скромней, Глаза отзывчивей, а деньги благородней. Не в наших ли сердцах начало всех невзгод? Откройте их любви… Нет, я не сумасброд, Нет, просто здесь, как все, душой устал болеть я. А счастье – сон людской, один из рода в род – Зовет нас благостно с порога новолетья: «Как дети Божие, встречайте Новый Год».

LXXIX.

СВОЙ СУД

Пусть судьям нынешним я чужд и неугоден! Призваньем песенным меня ущедрил Бог, А путь свой сам избрал из многих я дорог: Не подражатель я! Но горд, что лучшим сроден. Поэт – ваятель рифм. Мой выбор слов свободен, Я волей творческой их косность превозмог; В богатстве мастерства – живучести залог — Челлини никогда не будет старомоден. Прейдет безвременье. Ценителей других, Друзей Прекрасного порадует мой стих Неумирающим дыханием искусства. Они подслушают, почуют, что не стих В оправе звуковой бессмертный трепет чувства, Запечатленного в видениях моих.