Лебединая песня: Несобранное и неизданное

Голохвастов Георгий

ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ

ТИРЕЗИЙ

XLV

Но вдруг слепой свернул у маленькой ложбины, Где юноша лежал, и вниз по бугорку Спускаться стал к нему. Навстречу старику Тогда пошел Нарцисс, почтив его седины. Согнули странника прожитые годины – Немало, видно, бед знавал он на веку: Страданья дней былых и долгую тоску Нарциссу выдали глубокие морщины И жалю взор блуждал, безжизненно-тупой… Нарцисс, уже давно на трату чувств скупой, Невольно тронут был приливом сожаленья. И

тихим голосом спросил его слепой: «Сажи мне, девушка, до ближнего селенья Дойду ли к вечеру я этою тропой?»

XLVI

«Отец, – сказал Нарцисс, – поросшая травой Тропа теряется, ты будешь беспрестанно…» Но вмиг прервал старик, его туники тканной Коснувшись у плеча рукою восковой. «Что?.. Ты не девушка?.. Возможно ль!.. Голос твой Не голос женщины… Ты – юноша?!. Как странно!..» И, словно поглощен заботою нежданной, На посох свой слепец склонился головой. Почувствовал Нарцисс, что старец неприятно Ошибкой поражен; но было непонятно Такое резкое смущенье старика: Он что-то бормотал поспешно и невнятно, Бессвязные слова роняя с языка, И только слышалось одно: – «Невероятно…» –

XLVII

Но, справясь наконец с волнением минутным, Опять спросил старик: «Откройся ж мне, кто ты, Чудесный юноша, чьи странные мечты – Полет двух душ, слитых стремлением попутным?.. И пристально глядел пришелец взором мутным, Как будто видеть мог сквозь пленку слепоты… И понял всё Нарцисс… Его сестры черты Хранили снова власть над сердцем бесприютным: Сегодня не во сне к губам сестры он ник, Она была с ним вновь… Жила в нем, как двойник… И стыд взошел к щекам прибоем волн горячих: Он утаить не мог предательских улик, И сразу же чутьем, столь острым у незрячих, В нем женщину сперва почувствовал старик.

XLVIII

«Кто ты?..» – твердил меж тем настойчиво слепец. «Меня зовут Нарцисс!..» – «Нарцисс! Нарцисс из Фестий?.. «Меня ты знаешь?..» – «Да! Давно я слышу вести, Что Лейриопы сын прославлен как гордец. Несется слух кругом и из конца в конец, Что девы городов, селений и предместий, Тобой отвергнуты, пылают жаждой мести Нарциссу гордому, губителю сердец. Но также слышу я, что нежен твой румянец, Что лебедя белей атласной кожи глянец, А глаз лазурь синей, чем твой родной Кефисс, И как граната сок – упрямых губ багрянец… Я слеп, но знаю я». – «Старик, – вскричал Нарцисс, Но ты-то сам – кто ты?» – «Тирезий я, фиванец.»

XLIX

Твою я мать знавал. Она речному богу Тебя как первенца с любовью родила; Как птица птенчика под пологом крыла, Она тебя блюла… И чуяла тревогу… Она была права… Ты вырос понемногу: Силен и молод ты… Но, знаю, не светла Душа твоя, Нарцисс… Твой путь скрывает мгла, И вижу я сквозь мрак судьбы твоей дорогу…»

– «Отец, – прервал Нарцисс, – ты мудр и прозорлив,

И чтить Тирезия, гадателя из Фив, Мне завещала мать… Так я ль тебя обижу! Но ты… ошибся ты… Ошибся, возвестив, Что юным я умру, как только сам увижу Свое лицо… Старик! Я видел!.. Но – я жив!»

ПЕСНЬ ДЕСЯТАЯ

Тайна Тирезия

L

«Старик, ты знаешь жизнь охотника-ловца. Он,

зверя затравив, усталый от погони, Склоняется к реке набрать воды в ладони. Как мог же своего не видеть я лица?!.» И вдруг Нарцисс умолк. Как выдать до конца, Что видел он лицо свое, как посторонний, В лице сестры своей, средь пламенных агоний, Сжигавших дух и плоть, как в горне кузнеца. Он старцу не дерзнул открыть удел свой страдный, Что призрак льнет к нему прекрасный… беспощадный, Сестра или двойник… не муж и не жена… Смолчал Нарцисс о том, как, трепетный и жадный, Он рвется видеть их и как погружена Без них душа в тоску и ужас непроглядный…

LI

«Мой сын, – сказал слепой, – с начала нашей встречи Мой дух взволнован был стечением примет, Таких же, как тогда, когда я свой завет Дал матери твоей: в них нет противоречий. Но… да не тронем тайн!. Наш разум человечий Не в силах их постичь… Ребенком я в семь лет Одной из этих тайн переступил запрет, – Взгляни ж, как опыт тот, давя, мне сгорбил плечи. В прозреньи ясен мне твой жребий с полнотой, Но должен я молчать…» – И с детской простотой, При мысли о былом, договорил Тирезий: «До смерти не забыть, Нарцисс, мне боли той, Когда богини гнев, как пламень жгучей рези, Прожег мои глаза навечной слепотой…» –

LII

Старик давно ушел. Но долго недвижим Нарцисс стоял один. Запутанно и сложно Кружилась мысль его. Припомнилось тревожно, Как он доступен был сейчас глазам чужим… Глазам слепца… А тот, как духом одержим, Пророчил, что его прозренье непреложно… Как это может быть?.. Что не сбылось, то ложно… И сбыться может ли? Ответ непостижим. Его унес с собой старик необычайный… Великой истины запретной тать случайный, Как может он скорбеть, что с ней тогда ослеп?!. Ведь он взамен богат познаньем дивной тайны – И в мире, замкнутом пред ним, как темный склеп, Нездешний видит мир, в прозрении – бескрайный…

LIII

«О, нет! Пусть я стремлюсь к разгадке предсказанья, Как мотылек ночной к горящему костру… Но не страшит меня, что это не к добру… И не смутится дух угрозой наказанья… Пусть карой будет смерть… Хочу изжить терзанья, Постигнуть двойника и вновь найти сестру… Взгляну в лицо свое… А после… пусть умру, Но испытав триумф победного дерзанья…» Нарцисс опомнился: он – шел… Куда? Зачем? Вокруг дремучий лес настороженно-нем, Деревья – ствол к стволу, и низко ветки свисли… Он прежде не был здесь… Где ж он? А между тем Прервался сон души, и вмиг погасли мысли – Созвучья тайные невыпетых поэм.

LIV

Сквозь сетки хлестких лоз и липких паутин С трудом Нарцисс идет тропою, вглубь бегущей. Всё молчаливей глушь и полусумрак гуще… Лишь дятла стук вдали да смутный шум вершин… И вдруг – долменов круг. И в их кольце – один Тысячелетний дуб раскрыл широкой кущей Корону пышную своей листвы цветущей Над сумрачным стволом с нарезами морщин. Средь вековых дубов, как патриарх маститый, Главой всех выше он, и мощен стан, повитый, Как в плащ из бархата, запутанным вьюнком. Под ним – в сырой земле рассевшиеся плиты И камень жертвенный с увянувшим венком Пред изваянием великой Афродиты.