Лёд
Шрифт:
Мастер за голову схватился.
— Ага, вот оно что тебе в заднице свербит! Вот что душонку, гнилыми кишками фаршированную, грызет, что есть на земле люди повыше, и что на них снизу вверх глядеть следует. В этом для тебя революции гвоздь: забить их в землю, чтобы больше и не высовывались! Из этого вся революция ваша — из стыда! А еще — из амбиций перекисших, в ад для душ превратившихся! Вместо того, чтобы самому в господа идти и над грязью подняться, всех их под ноготь, и в грязь свою забить!
— Ужас, ужас, ужас! — воскликнул молодой и швырнул полуботинок под закопченный потолок. — В господа идти! А какая ж в том разница, кто над кем с кнутом, из рублей скрученным, стоит, пока есть стоящие на ногах и стоящие на коленях?! Ба, и можно ли вообще мечтания с амбициями реализовать…! Для того-то леворюция нужна, ведь, даже если миллион сапог стачал бы, все равно ж в салоны по причине этой не пустят. Праворюция правит! Сапожником родился, сапожником и подохну! Замерзло!
— Прошу прощения, — вмешалось я-оно, — можете мне, добрый человек, сказать хотя бы, где мне вдову найти?
— На станции Ольхон, на еврейском постоялом дворе варит, — бросил мастер, после чего тут же повернулся к подмастерью. — Мильён сапог! А ты бы хотел в такие салоны попасть, куда за тачание сапог пускают? Так давай! — Он пнул кучу обносок. — Вот прямо сейчас сапожный салон и устроим! Девок сапожных приведем, водочкой сапожной зальем, и весь рай одноколодочный и устроим! И будет один другому, князь, хрясь и грязь!
Поспешно вышло на улицу, скользя на ступеньках; отзвуки сапожного спора за пределы мастерской не выходили. Заполнило легкие чистым, морозным воздухом. Все еще слегка обескураженно, обменялось взглядами с Чингизом.
— Что это с ними?
Тот пожал плечами.
— Это все Черные Зори.
Поехало к Тесле, в Физическую Обсерваторию Императорской Академии Наук.
Тяжелое облако тьвета покрывало половину квартала — залитые тьветом дома, лед и снег, залитые тьветом улица и немногочисленные прохожие на ней, в мираже-стекольных очках, с ангельскими светенями за спиной; попрятавшиеся в одной и другой подворотне жандармы тоже в тьвете. Подъехало под главный вход, возбуждая длинный блеск от саней. Это уже не тьвечки, не черные факелы — но настоящие прожекторы тьвета должны были установить вокруг Обсерватории.
Видимо, охранник получил уже инструкции, потому что пропустил гаспадинаГерославского, не сказав ни словечка. Чингиз Щекельников остался в монументальном вестибюле, под глобусом и летними фресками; свернув себе цыгарку, он искоса поглядывал то на охранников, то на солнечные пейзажи, нарисованные на светлой штукатурке.
Доктор Тесла занял под себя часть складов Обсерватории (которые сейчас переделывались в лаборатории) и подвалы северного крыла здания.
— Вся штука в том, что, собственно, подвалов у них здесь и нет, — говорил он, живо маршируя по боковому коридору в застегнутом под шею рабочем пальто; стук тяжелой трости-термометра, бьющей по полу каждые два шага серба, отражался под высоким потолком. — Всю эту Обсерваторию построили или отстроили всего несколько лет назад; все ставили на мерзлоте, на зимназовом скелете, не углубляясь в фундаменты. А там остались каменные подвалы от предыдущей, сгоревшей до основания застройки.
Он пихнул двери. На табурете в углу прихожей подремывал усатый казак при сабле и нагане. Тесла дружески кивнул ему и открыл вторую дверь. Каменные ступени вели в чернильную темень.
— Bloody hell [252] ,снова электричество сдохло. Здесь невозможно на него полагаться, в этом вся и забота.
— Вы думаете, это по причине Зорь?
— Раньше тоже все вечно отказывало. Следите за головой, здесь все строили для лилипутов.
252
Черт подери (англ.)
Взяв огонь для своей керосиновой лампы у казака, он сделал шаг вниз.
— Все у них здесь отказывает с самого начала, то есть, еще с девятьсот десятого года. Сразу же после приезда я заглянул на здешнюю электростанцию. Радиус практической передачи переменного тока у них здесь иногда не больше, чем для постоянного тока. Черное Сияние — Черное Отчаяние, друг мой. Даже если бы не было ничего другого, это одно уже является достаточной причиной для расправы со Льдом.
Я-оносчитало ступени. Лестница сворачивалась спиралью. Сорок семь, сорок восемь, спустилось на неровный пол каземата — почему-то эти подземелья не позволяли называть их иначе. Стены из неоштукатуренных кирпичей, низкие своды, подпираемые уже крошащимися арками столбов; между столбами — коптящие угольные корзины. На крюках, вбитых в кирпичи, висят керосиновые лампы, их мягкий, коричный свет заставляет считать, будто бы внутренности еще более древние и разрушенные. Не хватает только крыс и цепей с кандалами. Ага, и человеческих костей.
Зато, откуда-то из глубин мрачных казематов доходит мерное эхо сильных ударов.
— Кхм, зато хоть площадь приличная, — сказало я-оно.
Второго конца подвалов так и не было видно. Тесла поставил лампу на ящике возле лестницы и пошел вдоль пучка кабелей, спадавшего из-под потолка лестничной клетки на пол, покрытый битым кирпичом, песком и опилками.
— Эти тоже ни для чего не пригодны?
— Мы подключились к генератору Обсерватории. Откуда-то ведь я должен брать ток для своих насосов. В противном случае, придется переключиться на паровые машины. Или…
В керосиновой полутьме проявились фигуры мускулистых рабочих: одна, другая, третья; там их было пятеро, склонившихся над вбитой в землю деревянной конструкцией; чуть дальше маячили цилиндры двух насосов и других зимназовых машин доктора Теслы; кабеля расходились во все стороны, разделяясь пучками на сбитом из нетесаных досок скелете; у самого же пола и вокруг опорных столбов в железных обоймах висели лампы с вогнутыми стальными отражателями. За временным столом в глубине, на прикрытой сложенными одеялами бочке в расстегнутом полушубке, закутанная в шерстяную шаль, сидела mademoiselleФилипов и перелистывала какую-то математическую книгу, в которую ей через плечо заглядывал седой старичок в толстых очках, грызущий остатками зубов синий карандаш.
Я-оноподошло поближе. Деревянная конструкция окружала колодец, выкопанный прямо в полу подвала; за тесло-насосами, в темноте, высились кучи извлеченной породы. Глянуло в глубину провала. На глубине в пять-шесть аршин работала пара раздевшихся до рубах мужиков, долбящих мерзлоту зимназовым наконечником, приделанным к массивной бабе, которую поднимали и опускали четверо сибирских геркулесов. Неровные стенки колодца, выбиваемой, боле-менее, в форме круга, в свете керосиновых ламп поблескивали молочной белизной.