Лёд
Шрифт:
Кончиком пальца коснулось вставленного в револьвер патрона.
— Доктор Вольфке пока что этого не исследовал.
— Чего?
— Поведения высокоэнергетического тунгетита в жидком гелии, в крови лютов. Точно так же, как существуют зимназовые холода с полной противотепловой симметрией — вот здесь, замок, барабан, ствол — так и соединения тунгетита… Я прав? Ниже нуля по Кельвину… Быть может, именно таков был ваш план уничтожения Дорог Мамонтов?
Снова сощелкнуло Гроссмейстера в единое целое. Инстинктивно подняло его на высоту глаз, глянуло вдоль змеиного дула. Рог указывал в самый центр таблицы геометрических свойств льда.
— Кстати, дорогой доктор, вы, наконец, измерили эти структурные постоянные? А то я бы и забыл.
Тесла забурчал что-то под нос на иностранном языке.
— Pardon?
— Известно, что люди различаются! — заворчал он. — Если измерить электрическое сопротивление тела одного и другого человека, то с относительно чувствительной аппаратурой всегда получишь разные результаты. А вот характер? Как измерить у человека характер?
— Но вы же понимаете, что я должен иметь эти данные до того, как отправлюсь за отцом. — Спрятало Гроссмейстера. — Проеду по льду тысячи верст с насосом Котарбиньского, а на месте окажется, что отец быстрее накапливает в себе тьмечь, чем насос успевает откачивать — и что тогда? Что самое паршивое, если правдой является то, что абаасы там могут расти и дозревать, сходя для этого, к примеру, ребенком на Дороги Мамонтов, тогда и постоянная теслектрической емкости от характера…
— Насос! — схватился с места Тесла.
Очевидность прошлась по тьмечи невидимой молнией.
— Он у вас имеется?
— Вчера…
— Где?
— А пожалуйста.
Он вытянул из под стола в своем углу под черными досками деревянный ящик, заполненный сверху всяким электрическим хламом, проводами, лампами, перегоревшими катушками, отодвинул все в сторону, показывая металлический тулуп керосиновой печки.
— Внутри?
— Под баком.
— Кабеля…
— На катушках.
— Как только разогреется…
— Я пробовал.
— Ах! Гениально! Никто и не заметит, температура в плюсе.
— И не рукояткой, а…
— Паром.
— Или же из аккумулятора тьмечи. Глядите.
Топот множества ног известил о прибытии важных посетителей. Тесла пинком задвинул ящик под стол, поднялся во всю высоту, вновь поправил манжеты. Вернулась мысль, что, может быть, было бы лучше незаметно выскользнуть и не афишировать перед графом Шульцем-Зимним знакомство с доктором Теслой, который, что бы там граф официально не утверждал, остается для него занозой; не колоть его еще и этим в глаза но, прежде чем успело подействовать по данной мысли, двери открылись и вступил инженер Яго, мрачный, словно градовая туча, за ним — пожилой охранник Степан и целая куча сотрудников Обсерватории, чиновников, казаков и инородцев в своих грязных шкурах, в центре же всей этой группы шествовал Франц Маркович Урьяш, вовсе даже не в парадном мундире.
— Дела государственной важности, — шепнул Саша Павлич доктору Тесле. — Граф занят.
Серб начал расстегивать фрак.
— Я тоже занят! — гневно рявкнул он.
Комиссар Урьяш заметил серба над седой головой разговорившегося директора Обсерватории.
— А, наш чародей! — воскликнул он и вырвался из нахальной свиты. Силясь вызвать на лице искусственную улыбку — фальшивую улыбку — он настолько энергично потряс правую руку изобретателя, что бедный Тесла оказался прижатым к столу. — Мои буряты спрашивают, почему это ваш бубен сегодня не бьет, — наполовину серьезно, наполовину шутя, обратился к Тесле Франц Маркович.
— Выключил, — буркнул тот.
— Но ведь исследований не забросили? Губернатор исключительно заинтересован в их прогрессе.
Фальшь в голосе, фальшь на лице, фальшь в позе.
С другой же стороны, правда была такая, что в последние дни Тесла чуть ли не полностью отдался исследованиям безумных идей федоровцев (по ночам он воскрешал мышей под Молотом Тьмечи; Саша клялся, что всего на несколько секунд, в экстремуме неэнтропийной волны, к грызунам возвращались признаки жизни), и никакого прогресса у него попросту не было.
— Мы крайне рады заинтересованностью Его Сиятельства, — поклонился инженер Яго.
Господин Урьяш окинул его на сей раз уже серьезным взглядом.
— Тааак… — вздохнул он. — Не сомневаюсь. — Экономным жестом он отогнал выглядывающего из-под локтя директора. — Господин Герославский, на пару слов.
Он отошел в угол, положил ладони на горячие плитки печи.
— Собственно говоря, у меня тоже к вам дело, — отозвалось я-оно.
— О?
После того кратко, по-солдатски я-онорассказало ему о всех случаях с жандармерией в Холодном Николаевске, и об охранке, пугающей знакомых отца.
Нельзя сказать, чтобы его это сильно удивило.
— Идиоты, все они идиоты, — бормотал чиновник, оперев выступающий из-под светлых волос лоб об печку. — Вы же сами это видите, обязаны видеть. — После этих слов пристально глянул. — Как бы не выпали кости, будете выполнять договор с Его Сиятельством!
— Но скажите ясно, господин Урьяш! — Раздраженно пальнуло я-оно,поскольку не могло понять, почему столь сложно приходится считывать правду — как будто бы кто-то специально затянул мысли вуалью полуфальши.
— Оттепель в Европе. Зима в Сибири. Вы дали слово!
— Слово, — медленно повторило я-оно.
— Не забывайте: только Шульц при власти способен обеспечить безопасность вам и вашему фатеру. Тигрий Этматов и его люди верны мне — будут верны и вам. Понимаете? Его Сиятельство, возможно, и не верит в замороженную Историю, но я…
— Но — что происходит? Кто полицию насылает на мое окружение? — Подошло еще ближе. — Победоносцев? — шепнуло на выдохе.
— Идиот, идиот, идиот, — тихо повторял печке господин Урьяш. — Если бы не необходимость, император не поставил на генерал-губернаторстве такого человека, как Шульц, то есть, оборотистого, амбициозного, самостоятельно мыслящего — со своим характером! — Нездоровый румянец уже обжег его щеки, чиновник наконец-то отклеился от печи. — Ведь именно в этом сильнее всего проявляется принцип правления в государстве самодержца: тот остается в безопасности при данной ему сверху власти, кто дурак, господин Герославский, кто идиот, поскольку тогда он представляет меньшую угрозу автарху. Который и сам живет в постоянном страхе, — прошептал он, — перед всяким, кому вынужден был уступить хотя бы частицу своей абсолютной власти.