Лэд
Шрифт:
В центре арены стояло несколько больших загородок из проволочной сетки и досок. Внутри каждой из них были установлены стол, стул и подвижная платформа. Эта платформа была около шести футов в высоту, со сторонами по четыре фута. В одном углу этих «судейских рингов» висели черные доски: на них мелом писали, какой класс будет оцениваться следующим.
Повсюду вокруг рингов тянулись коридоры, образованные сдвоенными рядами помостов, приподнятых на два фута от пола. Помосты были застелены соломой и разделялись высокими проволочными перегородками на ячейки площадью примерно по три квадратных фута. Каждая такая ячейка должна была стать местом пребывания в последующие четыре дня и четыре ночи
Эти цепи давали животным достаточно свободны лишь для того, чтобы встать, лечь и передвинуться в границах крошечного пространства. Перед некоторыми из ячеек имелся проволочный барьер. Это означало, что их обитатель — буйный, а иными словами, что по истечении четырех дней он вполне может устать от того, что его разглядывают, щупают, щекочут, бесцеремонно треплют пятьдесят тысяч любопытных посетителей.
Хозяин вернулся в сопровождении смотрителя, получившего щедрые чаевые. Тот препроводил Лэда через вавилон лающих и рычащих представителей всех пород в секцию в северо-восточном углу «Гардена», над которой крупными черными буквами на белом фоне было написано: «КОЛЛИ». Здесь их проводник остановился перед ячейкой с номером 658.
— Ап, Лэд, — сказала Хозяйка, прикоснувшись к покрытому соломой помосту.
Обычно после такой команды Лэд готов был вспрыгнуть на указанную высоту — будь то пол автомобиля или верх стола — с легкостью кошки. Теперь же, лапа за лапой, он очень медленно взобрался в ячейку, которую уже начал ненавидеть — ячейку, в которую его хотели заточить на четыре нескончаемых дня. Там его, никогда не знавшего привязи, позорно посадили на цепь, словно сбежавшего щенка. Унижение окончательно сломило его истерзанную душу. Лэд лег на солому и уткнулся носом в лапы.
Хозяйка постаралась устроить его как можно удобнее. Поставила перед ним взятый с собой завтрак и попросила смотрителя принести воды.
Тем временем Хозяин встретил знакомого владельца колли, и вдвоем они прогуливались по секции, изучая сидящих в ячейках собак. Дюжины раз Хозяин посещал собачьи выставки, но теперь, когда участником стал Лэд, он изучал конкурсантов совсем другими глазами.
— Смотрите-ка, — хвастливо обратился он к своему спутнику, когда они остановились перед помостом, где были привязаны полдюжины псов из одного и того же прославленного питомника. — Эти собачки и рядом не стояли с моим Лэдом. Видите, носы у них заостряются, как зубочистки, и расстояние между ушами уже моей ладони. И глаза у них маленькие, да еще и раскосые, как у китайцев. А корпус-то как изогнут, почти как у борзой. По сравнению с Лэдом некоторые из них просто уроды. Точно, уроды — не все, конечно, но многие.
— В этом-то самый шик и есть, — снисходительно засмеялся владелец колли. — Нынешние колли — таков, по крайней мере, стиль в этом году — должны быть с головой как у борзой и с изящными, маленькими костями. Какой смысл в том, чтобы у собаки был ум или нюх? Она теперь разводится для выставок или живет в доме как питомец, а овец больше не пасет. Длинный нос, узкая голова…
— Зато Лэд однажды в снежную бурю шел по моим следам две мили, — возразил Хозяин. — И это по дороге, где после меня протопали пятьдесят человек. И он понимает каждое мое слово. Он…
— Да? — без малейшего интереса отозвался его знакомый. — Все это очень хорошо — но на выставке совершенно бесполезно. Некоторые из известных собаководов по-прежнему хотят иметь умных собак, они выращивают для себя настоящих друзей — Эйлин Моретта, например, Фред Лейтон и еще парочка других. Но остальных, как я посмотрю, волнуют только награды. Давайте же взглянем на вашего пса. Где он?
Шагая по проходу к ячейке 658, они встретились с обеспокоенной Хозяйкой.
— Лэд отказывается есть, — доложила она, — и дома он не поел перед нашим отъездом. Воду он пьет, и много, но не ест. Я боюсь, не болен ли он.
— Они всегда на выставке мало едят, — утешил ее владелец другого колли. — Так, куснут чего-нибудь. Это касается нервных собак. А воду — да, квартами пьют. А-а, так вот он, ваш пес, да? — воскликнул он, остановившись перед номером 658. — Хм!
Он стоял, расставив ноги, заложив руки за спину, и смотрел сверху вниз на Лэда. Колли лежал, как и раньше, не поднимая морды. На чужака он даже не глянул, но его большие умоляющие глаза метались между Хозяином и Хозяйкой. В этом ужасном месте только они могли спасти его.
— Хм! — задумчиво повторил знакомый Хозяина. — Глаза крупноваты и недостаточно скошены. Голова слишком широкая для носа такой длины. Уши слишком расставлены. И глаза, кстати, тоже. И в них нет «выражения, как у терьера». Слишком костист, слишком тяжел. Отличная шерсть, должен признать, великолепная! Лучшая из всех, что я видел за последние пять лет. И хвост хорош! В каком классе он выступает? В «Новичке», да? Можете получить там третье место. Он настоящий колли — но старомодный. Боюсь, даже для своего класса он слишком уж старомодный. Но — кто знает. Только вот жаль, что он не…
— Я не хочу, чтобы он хоть в чем-то был другим! — вспыхнула Хозяйка. — Он идеален таков, каков есть. Но вам это сейчас не видно, потому что Лэд сам не свой. Я никогда не видела его таким расстроенным и несчастным. Думаю, напрасно мы привезли его сюда.
— Он-то не виноват, — философски заметил владелец другого колли. — Ну, предположим, что вас привезли в незнакомое место вроде этого, и посадили в клетку на цепь, и держат там четверо суток, а вокруг сотни других узников кричат, и плачут, и орут во все легкие, и ни на минуту не затихают! И сотня тысяч людей прохаживаются мимо вашей клетки день и ночь, теребят вас, обсуждают, пытаются пощупать ваши уши и рот и требуют, чтобы вы пожали им руку… Вот тогда, скажите, захотите вы есть? Будет ли вам весело? Четырехдневная выставка — это самое страшное, что может случиться с тонко чувствующей собакой, если исключить вивисекцию, конечно. Короткая однодневная выставка, часов на восемь, допустим, не стала бы таким испытанием, особенно если хозяин собаки все время находится рядом с ней. Но четыре дня — это ад! Не понимаю, почему Общество защиты животных ничего не предпринимает по этому поводу.
— Ах, если бы я знала… если бы мы знали… — начала Хозяйка.
— Большинство участников знает! — перебил ее собаковод. — Они приезжают на выставки год за годом. В куске ленты, оказывается, таится мощное притяжение. На что только не идет ради нее собачник! Он рискует здоровьем собаки, превращает ее жизнь в кошмар. Он переправляет ее с выставки на выставку в тесном коробе, порой на тысячи миль. Некоторые собаки не выдерживают этих поездок и гибнут. И потом он платит по пять долларов за каждый класс, в котором выставляет собаку. Некоторые умудряются показать одного пса в пяти-шести классах. На эту Выставку билет для зрителей стоит один доллар. Толпы людей готовы заплатить такую цену. Участники не видят ни цента с этих денег. Все, на что они могут надеяться за свои пять или двадцать пять долларов, это ничтожный шанс получить жалкий обрезок цветного шелка, стоящий от силы четыре цента. Ну и, может быть, столь же ничтожный шанс на крошечный денежный приз, который не покроет и половины расходов. И тем не менее это самый честный спорт в мире. Тут ни капли взяточничества и почти никакой прибыли… Ну, рад был встрече! Желаю вам удачи.