Лэд
Шрифт:
Всю ту бесконечную ночь, пока за стенами дома выл и бесился октябрьский ветер, Лэд провел под дверью больной — нос между несуразно маленьких белых лап, грустные глаза широко открыты, уши ловят малейший звук из закрытой комнаты.
Порой, когда ветер завывал особенно громко, Лэд приподнимал морду и — шерсть на загривке вздыблена, клыки обнажены — издавал низкое гортанное рычание. Казалось, что в неистовстве бури ему слышится, будто в дребезжащие окна пытаются проникнуть злые духи непогоды и наброситься на больную Хозяйку. Может быть — кто знает! — может быть, есть на свете нечто,
Лэд оставался на своем посту, когда забрезжил рассвет и из комнаты вышел Хозяин с опухшими от недосыпа глазами. Лэд оставался там, когда других собак погрузили в машину и увезли в отель для животных.
Лэд был там, когда машина вернулась со станции и доставила в Усадьбу костлявую, с деревянным лицом, желтоволосую женщину с еще более желтым чемоданом — очень неприятную личность, от которой исходили слабый запах хлорки и деловитость. Вскоре она подошла к комнате больной, вся в белом и накрахмаленном. Лэд возненавидел ее с первого взгляда.
Он был там, когда с утренним визитом приехал доктор. И снова и снова Лэд пытался проскочить с входящими в комнату, и снова и снова его разворачивали восвояси.
— Это уже третий раз, когда я чуть шею не свернула себе из-за этого противного пса, — ворчливо возвестила сиделка, встретив на лестнице Хозяина. — Прошу вас, уберите его отсюда. Я и сама пыталась, но он только скалится на меня. А в серьезных случаях, вроде вашего…
— Оставьте его в покое, — коротко обронил Хозяин.
Но когда сиделка, фыркнув, ушла, он подозвал Лэда к себе. Собака неохотно покинула дверь и выполнила команду.
— Тихо! — приказал ему Хозяин очень внятно и медленно. — Ты должен вести себя тихо. Тихо! Понял?
Лэд понял. Он все и всегда понимал. Ему нельзя лаять. Он должен двигаться бесшумно. Нельзя производить лишних звуков. Но, по крайней мере, Хозяин не запретил ему рычать на ту мерзкую женщину в белом — едва слышно, с отвращением, каждый раз, когда она перешагивает через него.
Таким было его единственное утешение.
Потом Хозяин ласково поманил его за собой вниз по лестнице и вывел из дома. Потому что, как ни крути, лохматое восьмидесятифунтовое животное, растянувшееся под дверью комнаты, где находится больной, может доставлять определенные неудобства.
Спустя три минуты Лэд пробрался через открытое окно в подвал, оттуда проскочил на лестницу, взбежал на второй этаж и опять улегся на пороге комнаты Хозяйки, вытянув морду между лап.
Доктор, навещающий больную трижды в день, каждый раз должен был переступать через пса, но был достаточно великодушен, чтобы воздержаться от ругани. Сиделка по двадцать раз на дню спотыкалась о массивное неподвижное тело и кипела бессильной яростью. Хозяин тоже ходил то в комнату, то из комнаты, не забывая подбодрить добрым словом страдающего колли, — и снова и снова выдворял его из дома.
Но снова и снова Лэд умудрялся через минуту-другую вернуться на свой пост. И ни разу не открывалась дверь в комнату Хозяйки без того, чтобы он не предпринял отчаянной попытки пробраться внутрь.
Слуги, сиделка, доктор и Хозяин зачастую забывали о том,
Так оно и шло, долгими тяжкими днями и бесконечно более тягостными ночами. Лэд не покидал своего места под дверью, за исключением случаев, когда его уводил оттуда Хозяин. И даже власть Хозяина не могла удержать его вдали от этого поста дольше пяти минут.
Пес ничего не ел, почти ничего не пил, практически не двигался. По собственной воле он не удалялся от двери ни на дюйм. Тщетно взывали к нему прелести осеннего леса. Там в это время года зайцы бывают особенно упитанны, и белки тоже — те самые белки, которым Лэд давно уже объявил кровную вражду (и хотя бы одну из которых он всю жизнь безуспешно старался поймать).
Для него все это перестало существовать. Ничего не существовало, кроме его смертельной ненависти к невидимому Чему-то в той запретной для него комнате, которое хотело забрать от них Хозяйку. Он всей душой рвался в ту комнату, чтобы защитить ее от неведомой Опасности. А они не пускают его туда — эх, люди… Поэтому он лежал там, вжимаясь всем телом в дверь, и — ждал.
А в комнате Смерть и человек с черным саквояжем вели свою беспощадную дуэль, где наградой была жизнь неподвижной бледной фигурки на большой белой кровати.
Однажды ночью доктор вообще не поехал домой. К рассвету Хозяин, пошатываясь, вышел из комнаты и сел на ступеньку, опустил голову в ладони. Тогда и только тогда за все время бдения Лэд добровольно оставил ненадолго дверь.
Весь дрожа от истощения и усталости, он поднялся на ноги и издал тихий стон. Доковыляв до Хозяина, он лег рядом с ним, а большую голову положил человеку на колени. Черный нос робко потянулся к стиснутым рукам.
Через несколько минут Хозяин опять ушел в комнату больной. А Лэд остался в темноте один — гадать, прислушиваться и ждать. С усталым вздохом он вернулся к двери и продолжил свое неусыпное бдение.
По прошествии нескольких дней настало золотое утро, когда доктор вышел из комнаты с видом Победителя. Даже сиделка с деревянным лицом не заворчала злобно, когда споткнулась о тело собаки. Она почти улыбалась. А потом вышел и Хозяин. При виде Лэда он остановился и оглянулся назад, в комнату. Лэд услышал, что он говорит что-то. И еще услышал, как Хозяину отвечает дорогой, ах, какой дорогой голос. Этот голос был очень слаб, но больше не пугал глухим и странным звучанием. Затем раздалось предложение, которое собака могла понять.
— Заходи, дружище, — сказал Хозяин и открыл дверь пошире, встав в сторону и пропуская Лэда.
Одним прыжком колли оказался в комнате. Там лежала Хозяйка. Она была очень худой, очень бледной, очень слабой. Но она была там. Ненавистное Нечто проиграло битву.
Лэд хотел разразиться заливистым восторженным лаем, который оглушил бы всех в доме. Хозяин догадался о его желании и успел вмешаться:
— Тихо!
Лэд услышал. Он сдержал порыв. Но стоило ему это невероятных усилий. Так степенно, как только смог, он подошел к кровати.