Леди Гамильтон и Адмирал Нельсон. Полжизни за любовь
Шрифт:
Но хуже всего — ее категорически не желали принимать при дворе! Согласно официальной версии, двор просто не знает о рекомендательном письме королевы Неаполя. То есть не догадывается о ее участии в спасении королевской семьи?!
Прочитав такое, Эмма от души хохотала, но смех был нервным, на грани истерики. Она по-прежнему никто, «богиня здоровья», позировавшая голышом под тонкой вуалью. Лорд Гамильтон хотел сказать, что не стоило демонстрировать себя всей Европе, если очень хотелось продемонстрировать при дворе. И открытая связь с Нельсоном тоже уважения не добавила.
Сама Эмма этого, похоже, так и не поняла, как и Нельсон.
Они недоумевали, почему прежние друзья просто шарахаются в стороны, почему все сделали вид, что будут отсутствовать дома на Рождество.
Приближавшееся Рождество заставило нервничать всех. Праздновать его вместе немыслимо, это означало бы сидеть молча и с надутым видом, испортив праздник, а Эмме так хотелось блеснуть на балу.
Когда стало понятно, что никакого бала не будет (не являться же без приглашения!), пришло неожиданное приглашение от их приятеля Бекфорда, известного своими неординарными поступками, провести Рождество в его имении. Это был прекрасный повод покинуть негостеприимный Лондон, что Гамильтоны и сделали.
Но самое удивительное — с ними уехал и Нельсон!
Адмирал даже не задумался, каково будет его супруге одной в городе в сочельник, пока он станет развлекать любовницу.
Это было уже не просто предательство, это удар наотмашь!
Фанни из газет узнала, как весело развлекались любовники, как полуголая Эмма, не стесняясь своей беременности, изображала знаменитые «позы». Беременность вежливо не заметили, хотя нашлось много художников, запечатлевших карикатурный облик толстой дамы, пыжащейся выдать себя за античную скульптуру. Гости Бекфорда наперебой хвалили артистические способности Эммы, живописуя газетчикам, сколь очаровательна та была в роли Агриппины с золотой урной с прахом Германика в руках, называли леди Гамильтон величайшей актрисой Англии.
Нельсон вернулся к семейному очагу после Рождества. Подарок для него скромно лежал на нетронутой постели, у Фанни не было ни малейшего желания поздравлять с праздником и одаривать столь откровенно плюющего на нее мужа.
Только тогда Горацио сообразил, что ничего не может подарить жене, он просто забыл о подарке! Как и о самой Фанни. Хотя нет, о Фанни он не забыл, этот груз висел на нем постоянно. Решительный в бою, Нельсон был катастрофически нерешительным в жизни. Вот если бы все как-то разрешилось само собой… Фанни просто исчезла бы… Или вела себя, как лорд Гамильтон — просто присутствуя и не закатывая никаких сцен.
Но она закатила. Последнюю. Ту, после которой они уже больше не виделись и не общались.
— Я не желаю больше слышать ваши хвалебные речи этой женщине! Если не способны выбрать вы, выберу я! По вашим словам, я слабая и никчемная женщина, но я решительней вас. Я не желаю играть роль обманутой жены. Я ухожу!
В тот же день Фанни уехала.
Но Нельсон не был бы Нельсоном, если бы хоть чуть считался с ее чувствами. Через полмесяца она получила от мужа письмо из Плимута, куда адмирал отбыл, чтобы присоединиться к своей эскадре:
«Дорогая Фанни, наконец-то мы прибыли, и мы в изнеможении. Передайте моему отцу и всей семье наилучшие пожелания. Верьте мне, своему любящему мужу».
Обомлев, женщина читала и перечитывала письмо. Что это, он написал просто по привычке или так издевается?
Ответить не успела, потому что следом получила записку совершенно другого содержания:
«…мое единственное желание отныне — чтобы меня оставили в покое. Желаю Вам как можно большего счастья…»
Фанни медленно разорвала оба письма и разжала пальцы, выпуская обрывки в огонь камина. Их брака с Нельсоном больше не существовало.
В это время другая женщина рожала от обожаемого Горацио Нельсона дочь…
Жизнь втроем
В доме поднялась суета, хотя миссис Кэдоган, как и горничная, видимо, посвященная в тайну, старательно делали вид, что Эмма просто замерзла, а потому потребовались таз, горячая вода и полотенца.
Дом невелик, лорду Гамильтону пришлось усаживаться перед камином в библиотеке, как можно дальше от спальни жены, откуда та не выходила третьи сутки. Он понимал, что происходит, но вопросов не задавал, хотя очень хотелось посоветовать вызвать повитуху. В деревне есть опытные женщины, тоже умеющие не задавать лишних вопросов.
Но дать такой совет значило признаться, что он все понимает. И не просто вчера догадался, а знал с самого начала, с того момента, как увидел их блестящие глаза, тайный перегляд, который мог означать одно: я знаю, какова ты в объятиях. Он не ревновал не потому, что объятия были однорукими, а потому, что сам любил Нельсона не меньше Эммы.
Он не только простил им измену себе, но и охранял, как мог. Сначала просто потому, что язык не поворачивался осудить, потом привык, стал находить в этом даже удовлетворение. Они вместе… А с кем же еще быть Эмме, ведь она молодая красивая женщина? Ну, ладно, пусть уже не такая молодая — тридцать пять, и не такая красивая — красивым осталось только лицо. Но она все равно намного моложе его самого, ей надо жить, спать с мужчиной. Кто мог быть этим мужчиной, если не Нельсон?
Однажды, еще в Неаполе, задумавшись на эту тему, лорд Гамильтон понял, что никого другого просто не допустил бы к обожаемой Эмме. Его Эмме нужен был только такой человек, как Нельсон, — необычный, способный полюбить без памяти и наплевать на все условности. Такой, чтобы не замечал ее недостатков, не критиковал, не рассказывал потом другим о ней, который любил бы, как он сам, только был помоложе.
Лорд Гамильтон прекрасно видел все недостатки супруги, понимал, какие не успел исправить, пока жили в Неаполе, не успел отшлифовать, другие родились или развились прямо у него на глазах. Но он сам не осуждал любимую женщину, не позволял это делать и остальным. В этом — в любви к Эмме и в защите ее от чужого осуждения — они с Нельсоном были едины. И обоих считали в высшей степени глупцами.
Если бы Нельсон хоть раз поговорил с ним без Эммы наедине по душам, лорд сумел бы показать, что не ревнует, и объяснить Горацио, что готов помогать им и дальше, всегда и во всем, пока жив.
Но они, изменив, стали таиться, скрывать от Гамильтона свою любовь. Это вызвало грусть. Так грустит отец, поняв, что его дитя впервые поцеловалось, но скрыло этот свой поцелуй, свою влюбленность, что у него свои секреты. Секреты разрастались, и лорд чувствовал себя все большей помехой.
Вот сейчас Эмма тайно родит, и ребенка унесут, чтобы сделать вид, что ничего не было. А могли бы оставить, он признал бы малыша своим и нянчил, словно внука… Но лорд Гамильтон понимал, что этого нельзя делать, тогда будет еще хуже, тогда ревности со стороны Нельсона не избежать. Нельсон бешеный, он не позволит признать своего ребенка чужим.