Леди и война. Цветы из пепла
Шрифт:
…в чем дело?
…парламентеры не вернулись. У меня не остается выбора.
Три тела на крепостной стене – еще одно тому подтверждение.
– Иза, – Кайя снимает куртку и поворачивается ко мне, игнорируя баронов, которые жаждут обсудить план штурма, – иди в шатер. Я скоро.
Штурма не будет.
Будет алый туман на широких ладонях. И ветер, который несет туман к городу, выплетая кружево. В шатре я сажусь на кровать – узкая доска, заваленная шкурами, – и, обняв куртку, жду.
Закрываю глаза.
Над Дорнохом распускается алый цветок на тонкой ножке. Его лепестки выворачиваются, образуя купол, и я не вижу ничего, кроме этой яркой огненной красноты. Она держится недолго, падает, мешаясь с дождем. Как тихо стало…
Кайя и вправду возвращается быстро. Он садится передо мной и наклоняется, утыкаясь лбом в колени. Волосы мокрые, рубашка тоже. На шее испарина.
…я знал, что рано или поздно, но мне придется.
Он больше ничего не говорит, но я понимаю.
Кайя дал слово.
И шанс.
Этого оказалось недостаточно.
От него ждали войны по правилам. Чтобы осада и подвиг, воспетый в веках. Враг на врага. И кровь за кровь. Достойный размен, который, быть может, воспламенит революционный дух в сердцах. Тогда примеру Дорноха последуют другие. Сражаться и умереть во имя идеала. Что может быть прекрасней?
А если просто умереть? Быстро. Бесславно.
…ты не выходи пока, ладно?
…долго?
…сегодня. Завтра. Я скажу, когда будет можно. Там… надо убрать.
Несколько дней в шатре, в компании Гавина, который изо всех сил пытается развлечь меня. Но он слышал про то, что обнаружили в Дорнохе, а притворяться не умеет. И теперь мне уже приходится отвлекать его рассказами о прошлом, полузабытом уже мире. Кайя возвращается лишь поздно ночью, оцепеневший, взведенный как пружина. Он умеет держать лицо, и вряд ли кто-то там, снаружи, понимает, насколько ему плохо. На слабость Кайя не имеет права.
– Живых там не осталось. – Он отвечает на незаданный вопрос. – И да, люди были… разные.
После Дорноха мы не встречаем сопротивления.
К городу мы подошли по первому снегу. Небо неделю грозилось, переваливая перины облаков и изредка просыпая горсть-другую ледяного пуха, но лишь когда впереди показались знакомые стены, не выдержало.
Снегопад начался в полночь. Тяжелый. Густой. И белые клочья таяли на гривах факелов, липли к палаткам и шатрам, спешили укрыть ямы и неровности, жухлую траву и бесцветную остекленевшую землю. Я стянула перчатку, позволяя снежинкам садиться на ладонь.
– Замерзнешь. – Кайя подошел сзади и, наклонившись, слизал капельки воды.
– С тобой?
Он раскален, как печка. И чернота постепенно возвращается, оплетает руки, плечи, шею. Кайя стабилен, но… эта стабильность какая-то ложная, что ли. Меня не отпускает чувство, что достаточно малейшего толчка, чтобы случился взрыв.
И Кайя, похоже, это понимает. Он больше не отходит от меня, как бы смешно это ни выглядело со стороны. Но после Дорноха желающих смеяться не находилось. И сейчас бароны, рыцари, просто люди, которым случалось оказаться вблизи их светлости, спешили убраться подальше.
Еще немного, и армия сбежит от полководца.
…Кайя, что не так?
Вдох и тяжелый выдох.
…я помню, насколько плохо мне было. Осознаю, что сейчас все иначе, но инстинкты требуют или сбежать, или уничтожить это место. Вернуться – это как в клетку войти. Снова позволить себя запереть.
…клетки больше нет.
…здесь я это знаю.
Кайя прижимает мои пальцы к своему виску.
…но моя… вторая часть менее всего склонна прислушиваться к аргументам разума. И в городе что-то происходит. Он звучит иначе. Настолько иначе, что это просто сводит меня с ума. Город не агрессивен. И нельзя сказать, что он меня ненавидит. Напротив, он зовет.
Кайя позволяет услышать эхо этого зова, обволакивающего, дурманящего.
…в Дорнохе я полностью отдавал себе отчет в своих поступках. Здесь… не уверен.
…я помогу?
…уже. Когда я слышу тебя, я не слышу это.
Еще одна бессонная ночь в копилку, и меховой кокон для двоих. Длинный ворс ласкает кожу, и Кайя задумчиво водит пальцами по позвоночнику. Вверх и вниз… вниз и вверх.
А я стираю грязь, которая на него налипла.
Город ждет.
И на рассвете сам к нам выходит.
Босые люди в серых хламидах торжественно ступали по первому снегу, распевая тягучую песню, слов которой я не могла разобрать. В руках люди несли ветви с привязанными на них тряпками, белыми и красными.
– Что это? – Деграс положил руку на меч.
При людях не было оружия, но странным образом сам вид их, смиренных, покорных, вызывал ужас.
Колонна разомкнулась, пропуская массивного жеребца, выкрашенного в бурый. И упряжь странная… особенно попона. Всадник – старик с белой бородой, в алом одеянии. Руки его от запястий до локтей унизаны золотыми браслетами, а на голове лежит корона, кажется, мормэрская. Герба, правда, не разглядеть. В левой руке старик держит посох. В правой – чашу. Жеребца ведут под уздцы, и мне видно, что конь вздрагивает при каждом шаге, косится на всадника.
…Иза, держись за мной. И держи меня.
Он уже понял, что происходит. А я еще рассматривала тех, кто по взмаху старика остановился. Упали на колени мужчины, распростерлись ниц, растапливая теплом собственных тел снег, женщины. И дети глядели на Кайя с ужасом.
– Приветствую тебя, великий Бог! – Голос у старика оказался зычным.
…Иза, говори со мной.
…говорю. Ты же будешь меня слушать? Только меня, а не этого ненормального. Он сошел с ума, это бывает с людьми… он смешон. Нелеп. Он решил, что ты бог…