Ледовое небо. К югу от линии
Шрифт:
Когтя линолеум, к столу, за которым сидел второй электрик, проковылял зеленый попугай Юрочка. Он плавал на «Лермонтове» со дня приемки судна и считался полноправным членом экипажа. На него был даже выписан специальный санитарный сертификат. Взлетев к хозяину на плечо, вещая птица проскрипела:
— Вторрник.
— Ошибаешься, Юрочка, понедельник, — заворковал электрик Паша. — Ну скажи: по-не-дель-ник.
— Уберите эту ворону! — прояснел ликом капитан. — Пусть в каюте сидит.
Разумеется, никто не пошевелился. Затаив дыхание, все ждали продолжения спектакля.
— Четвер-р-рг! — явно подначивая, прокартавил Эдуард Владимирович.
— Не сбивайте его, — буркнул Дугин, косясь на дверные створки, которые дребезжа раскрывались и захлопывались при очередном крене. — Может, кто-нибудь все-таки закрепит дверь?
— С удовольствием! — вызвался неунывающий Эдуард Владимирович.
— С удовольствием дороже, — буркнул Дугин. — Ворона молчит? Эй, Юрочка!..
— Вадик, наливай, — грустно молвил попугай, помянув кого-то из прежних владельцев. Несмотря на ежедневный тренинг, он упорно отказывался заучивать новые имена и лишь однажды, это было на рейде Валенсии, случайно обмолвился, к вящему восторгу кают-компании, скомандовав: «Костя, наливай!»
— Ни к черту не годится, — капитан разочарованно скомкал бумажную салфетку. — Пошли, что ли, Василий Михайлович?
Пол под ногами плавно проваливался и уходил вверх. Кренометр показывал до двадцати градусов, но качка после горячего обеда не вызывала неприятных ощущений. Хватаясь для надежности за траповые пруты, Шередко и Дугин поднялись в радиорубку.
Валера с готовностью снял наушники и уступил поворотное кресло Василию Михайловичу. Потоптавшись немного возле капитана, он ушел в соседний отсек, где беспроволочный телетайп выстреливал последние международные новости и вести по стране.
Президент США склонял налогоплательщиков к экономии горючего, а «Черноморец» опять проиграл на своем поле «Кайрату».
«Накрылась высшая лига, — подумал Валера, — вот «обрадуется» Иван Гордеевич».
Шередко настроился на условленную частоту и взялся за ключ. Вслушиваясь в трепетную пульсацию вызова и комариный напев ответной морзянки, Дугин думал о крайнем витке завернувшего к Северной Америке стремительного циклона. Судя по быстро падавшему барометрическому давлению, «Лермонтов» уже вклинился в опасную зону. Метровая зыбь, переваливавшая теплоход с борта на борт, не сулила особо радужных перспектив. Часов через восемь — десять следовало ожидать первых порывов ветра. Потом, скорее всего, наступит короткая, давящая в затылок тишина, а там ветер изменит направление и разыграется шторм. Да еще какой! Если верить погодной карте, сила ветра местами достигнет ураганных градаций.
— Говорите, — кивнул капитану Шередко.
Константин Алексеевич взял трубку.
— Говорит теплоход «Лермонтов», — внятно прогудел в микрофон, надевая наушники. — День добрый, Олег Петрович! Как самочувствие? — нажал кнопку. — Прием!
— Константин Алексеевич? — неожиданно близко прозвучал голос Богданова. — Приветствую вас, приветствую. Самочувствие отличное. Продвигаемся помалу указанным курсом. А как у вас?
— Вашими молитвами, Олег Петрович.
— Значит, совсем замечательно.
Шередко врубил динамик, чтобы слышать весь разговор.
Как и положено, оба капитана говорили неторопливо, с легким оттенком небрежности, словно ничего не случилось и их не ожидает в ближайшие сутки рандеву, за которым начнется, требующая обоюдного напряжения, страда. Обычно в таком сдержанно дружелюбном тоне, в котором ощутимо проскальзывают самодовольные нотки, ведут беседу вахтенные штурманы встречных судов по каналам УКВ. Подбадривая друг друга легкими шутками и не всегда интересными для собеседника новостями, они со спокойным сердцем прерывают связь, как только разойдутся, приветственно просигналив кормовым флагом, случайно встретившиеся суда. У каждого своя дорога, у каждого свой замкнутый в себе мир.
Инстинктивно чувствуя неуместность дежурного оптимизма, Дугин, в то же время не решался взять обычный деловитый тон. Щадя и без того уязвленное самолюбие Богданова, он вначале ронял ничего не значащие слова и междометия. Затем, после особенно долгой паузы, небрежно бросил:
— Если ничего не помешает, ждите нас завтра.
— Есть такое дело, — с подчеркнутым безразличием отозвался Богданов.
Дугину показалось, что обе стороны достойно выдержали трудный экзамен. Теперь можно было спокойно перейти на повседневный треп.
— Может, фильмами обменяемся?
— Отчего ж? С превеликим удовольствием… Как вообще жизнь, Константин Алексеевич? Груз не слишком великоват?
— Ничего, выгребаем помалу… Кстати, вам сообщили, что пароходство дало добро?
— Как же, Константин Алексеевич, наслышан… Вопросы будут?
— По-моему, дело ясное, как полагаешь, Олег Петрович? Готовь все необходимое для буксировки, чтобы время зря не тратить, а мы завтра к ужину подгребем. Не оставим вас на произвол судьбы, не надейся.
— Добро… Если произойдут изменения, дам знать.
— Будем держать связь. Наши радисты, надеюсь, не подкачают. А мы с тобой давай часа через три побеседуем. Подходит?..
— Лучше в двадцать. А то у меня разговор с пароходством.
— По радиотелефону? Молодец твой радист. А мы вот никак не можем пробиться. Разрешишь, как говорится, поприсутствовать?
— Добро, если, конечно, Одесса не воспротивится.
По долгой паузе и ощутимой сухости интонации Константин Алексеевич догадался, что согласие было вынужденным. Вероятно, Богданов подумал при этом, что не только не имеет морального права отказывать, но и не в его власти вообще помешать кому бы то ни было настроиться на разговор.
— Вот и отлично, — закончил Константин Алексеевич. — Один ум хорошо, а два лучше. Итак, в двадцать выходим на связь. Всего тебе наилучшего. Конец, — он с облегчением перевел дух.
— Как только начнут говорить, кликните меня, — кивнул радисту. — Не мешает и нам с берегом посоветоваться.
— Удастся ли? — с привычным сомнением отозвался Шередко.
— Другие почему-то умеют, — многозначительно намекнул капитан. — Постарайтесь, может, и у вас получится… А теперь давайте Одессу.