Ледовый десант
Шрифт:
Охранники Надежды Калины решили ехать под Киев, в Святошино. Прошли слухи, что к Кременчугу уже не проскочить: войска генерала Ватутина вышли вблизи Переяслава к Днепру. Киев же немцы по приказу фюрера будут защищать «как порог собственного дома».
Магер, Бремк и Перелетный встали чуть свет.
Вернувшись с подворья в хату, Магер сказал, что ехать невозможно — очень сильный туман.
Но туман не рассеялся и через три часа после восхода солнца. Хаты, хлевы, сады, поля, луга были в бело-серой пене. Магер боялся, что в такой мгле напорется на «пантеру», «тигра»,
Бремк, Магер и Перелетный сели за стол.
В горницу вошла хозяйка Параска Даниловна, неся в руках окутанный тряпочкой горячий чугунок с исходившей паром картошкой. Улыбнулась, как торговка на базаре:
— Прошу. Картошечка в мундирах. Недавно выкопана, чистая. Другой такой нигде нет.
Параска Даниловна оказывала радушное гостеприимство немцам. И это немного удивило Перелетного. Не напускная ли эта вежливость? Конечно! Ведь полицаи, забиравшие в Германию молодых сельчан, спрашивали у нее про дочь Зину. А она всем отвечала одно и то же: «Поехала дочка в Киев. Там живет ее тетка, а моя сестра Дарина…»
Перелетный был недалек от истины.
Перед нежданными гостями Параска Даниловна вынуждена была быть вежливой, предусмотрительной, как она говорила, «стелиться». Присутствие в ее хате эсэсовцев не пускало на порог полицаев, которые ловили девчат и хлопцев для отправки в Германию. Ее семнадцатилетняя Зина уже неделю как прячется на лугу, возле маленького озерка, в стожке сена. Так что хочешь не хочешь, а будешь вежливой с этими шкуродерами.
Параска Даниловна поставила на стол еще и миску с солеными огурцами и помидорами, тайком вздохнула, остановив сочувствующий взгляд на пленнице.
— И ты поешь, дочка.
— Спасибо, тетенька, — ответила Надежда. — Я Надя Калина. А брат мой Терентий Живица был в пограничниках. Это я так говорю, на всякий случай.
— Осунулась ты, ешь. Может, бог даст, все пройдет, все образуется. Не забуду ни про тебя, ни про твоего брата.
Чтобы не мозолить глаза своим присутствием Бремку и хитрому, всегда себе на уме Перелетному, Параска Даниловна вышла из горницы, приговаривая:
— Ох-хо-хо… Когда же все это кончится?..
Шофер Магер порезал шмат сала на кусочки, открыл банку сардин. Бремк наполнил рюмки коньяком, положил свободный конец телефонного кабеля на диван, стоявший возле стены. Он не отпускал от себя пленницу даже во время обеда.
— Ешь! — процедил сквозь зубы Вадим Перелетный, вытаращив глаза на Надежду.
— Не хочется, — спокойно ответила Надя.
— Будешь! — рявкнул Бремк. Он стиснул кулаки. «Если бы не приказ шефа, я бы тебе в рот затолкал всю картошку!»
Бремку надо было держать себя в руках. В смерти художницы Софии Шаблий штурмбанфюрер Вассерман обвинил не только солдат, которые вели ее по улице, но и его, Бремка: дескать, перестарались. Хотя он не бил тогда старуху. Просто сердце у тетки генерала Шаблия не выдержало, разорвалось… Теперь же надо беречь для шефа Надежду, следить, чтобы
Бремку уже осточертела возня с этой саблей. Возможно, ее и нет. Возможно, это просто легенда, выдуманная самим Перелетным, чтобы быть ближе к штурмбанфюреру и подальше от фронта, куда посылают власовцев и других предателей. Но приказ есть приказ.
— Поешь, Надя, — пододвинул миску к пленной Перелетный. — Хватит тебе точить зубы на меня. Война ведь. Не я поджигал твою хату, не я убивал мать…
Надежда бросила презрительный взгляд на Перелетного.
— Я же сказала: не хочу.
— Ну как знаешь, — пожал плечами Перелетный.
Немцы и Перелетный выпили, начали закусывать.
— Донерветер! Когда же проклятый солнце разгонит туман! — выругался Бремк. — Наш фюрер не любит солнца. И правильно. Вся беда на земле из-за солнца.
— Через полчаса поедем, — сказал Магер, причмокивая. Он любил вкусно поесть.
Надежда тоже подумала о солнце. Она знала еще со школьной скамьи, что с сегодняшнего дня солнце поворачивает на зиму. Таков закон природы. Скатывается вниз и орбита ее жизни. Надя хотела одного — чтобы поскорее закончились все эти мучения.
Немцы и Перелетный подошли к окну: туман рассеивался. Услышало-таки солнце их гнев и ругань. Можно выезжать.
Надежда напрягла слух. Где-то далеко гремели артиллерийские выстрелы, ревели самолеты. До ее слуха донеслись и удары колокола: бэм… бэм… бэм… бэм…
Надежда вздрогнула, будто снова услышала крики детей, женщин, закрытых в облитой керосином и уже подожженной церкви. Перед ее глазами предстали суетливые солдаты, бегающие с канистрами от хаты к хате. Когда керосина не хватило, чтобы поджечь все село, каратели стали бить по хатам из пулеметов зажигательными пулями. Наверное, лишь она одна, Надя Калина, из всех односельчан и осталась в живых, потому что от нее Вассерман ждет признания о сабле, изукрашенной серебром и золотом, с эфесом, усыпанным драгоценными камнями…
«Бэм… бэм… бэм… бэм…» — звучало в ушах Нади. Удары колокола смешались с грохотом разрывов бомб и снарядов.
«Видимо, поздно вы, хлопцы-красноармейцы, приедете…» — подумала с болью Надя.
Гул самолетов раздался над хатой.
— Это советские «илы» — «черная смерть»! — закричал Бремк, — Надо прятаться в погреб! Хорошо, что не выехали раньше, накрыли бы нас на шоссе!
Самолеты с ревом пронеслись над селом. Ударили немецкие зенитки и крупнокалиберные пулеметы. Земля вздрогнула от взрывов бомб.
Магер, Бремк и Перелетный, толкая в спину Надежду Калину, побежали к погребу.
«Двенадцать наших самолетов!» — успела сосчитать Надежда, остановившись перед входом в погреб. Она окинула взглядом подворье — лежал бы поблизости топор. Перерубила бы проволоку…
Бремк дернул телефонный кабель, Надежда упала.
— Больно же! Ироды проклятые!..
Опять послышались удары колокола. И Надежде снова представилась страшная картина — вся в огне церковь, заполненная сельчанами. «Ад в родном селе над Десною…» — вздохнула горестно она.