Легенда о гибели богов
Шрифт:
– Местным охотникам она наверно небезызвестна. Hо раз люди нелюбопытны, то для большинства она не существует. По ней не прогонишь стада, не проедешь на колеснице и не очень-то используешь для набегов. Она доступна лишь диким зверям и идущим налегке, вроде нас. Хотя может быть, когда-нибудь, кто-то из начавших войну вождей забудет о ней, другой наоборот вспомнит и знание одного обернется победой, незнание же другого поражением.
По мере подъема к перевалу ручей иссякает. Тропа вьется среди камней.
Садящееся солнце удлиняет свои тени.
– Странно, почему такой человек как ты, бродит по земле, в одиночестве и везде чужой?
Бродяга оглядывается через плечо:
–
– Трудно ответить просто. Скорей всего что бы понять себя.
– А что же ты тогда делал в горах?
– Старался познать законы жизни.
– Мне всегда думалось что понять себя легче в одиночестве гор, а законы жизни познаются в людской суете.
– Мне тоже раньше так казалось.
– Раз ты такой искусный врачеватель, поселись в большом городе, найдя могучего покровителя.
– Покровителя - а следовательно и господина?
– А как еще может обеспечить себе человек безопасность и покой?
– Покой пса на цепи, безопасность быка в ярме?
– Тебе известен другой путь?
– Достаточно того что я недоволен этим.
– Так уж устроена жизнь. Человек в ней не властен быть самим собой. Он должен определить кто он, овца или волк. И плохо будет тому кто ошибся в себе.
Миновав высшую точку подъема, тропа идет на спуск. Следующий, более пологий склон, покрыт не каменным месивом, а древним дубовым лесом.
Трусившая впереди собака, вдруг зарычав, срывается. Путники вскидывают копья - но это всего лишь заяц. Возвращенная окриком, она виновато виляет хвостом.
Своды ветвей древнего леса смыкаются над головами. Сколько ему лет?
Пробившиеся из желудей прежде, чем эту страну заселили ныне живущие племена, эти деревья, быть может, будут ронять листья когда снова сменятся языки и обычаи. А люди, уравненные с богами в стремлении к вечности, будут умирать, одно поколение за другим...
– Вот мы уже и в Фокиде, - говорит бродяга.
Они устраивают привал. Продолжая разговор, бродяга чертит острием меча подобие карты. Штрихи точны. Исправлений делать почти не приходиться.
– За Фокидой, - комментирует бродяга, - лежит земля минийцев. Правит ею Эргин. Я его знаю. Злобный, упрямый, настоящий пес войны, безжалостный как Кербер, но всегда верный своим клятвам. Со мной там будет безопасно, кончик меча ставит точку.
– Фивы. В них правит Креонт. Его права на власть шатки, всего лишь как брата своей сестры, жены двух царей фиванских, однако не имея больше наследника, он обрел поддержку совета старейшин, каждый из которых видит себя в будущем на его месте. Быть может, усмехается бродяга, - одно из тех страшных проклятий, которыми временами так щедро швыряются боги, пало и на него? Его сын бросился на меч, когда Креонт велел заживо замуровать его невесту, без разрешения похоронившую брата... Да, одного из семерых. Вижу, история эта тебе небезызвестна. Странная судьба начертана Фивам - такое соседство величия и падения. Впрочем ведь, что есть жизнь как не чередование взлетов и падений?
Hочь приходит за смертью дня, за приливом отлив, цветение сменяется увяданием, страсть - холодностью... Аттика, - продолжая географический экскурс, бродяга намечает очертания горных хребтов. Тут он менее уверен. Лезвие заравнивает неверные наброски.
– Земля каменистая, неплодородная, не будь оливковых деревьев и виноградников, чем бы кормились двенадцать аттических общин? Знать не слишком покорна правителю, Эгею из рода Эрехтидов, и возникающие споры решает сама - хотя бы и силой... Спокойней жизнь в Арголиде, где правят владыки, ведущие род от Зевса и Данаи, владетели славных городов и крепкостенных твердынь. Hу а что бы увидеть вершину величия человеческого, надо искать в Пирее или Мегарах корабль на Крит. Вот где роскошь дворцов и храмов, народ забыл что такое бунты, а аристократия, быть может, как держат в руках мечи. Hо могущество носящего титул сына Зевса повелителя Крита хранит сильнейший в Ойкумене флот и владыки египтян и хеттов, не говоря уже о правителях помельче, ищут дружбы с царем Миносом. Между прочим, его дворец отстраивал в последний раз Дедал, знаменитый афинский искусник, тоже Эрехт ид, изгнанный однако с родины за убийство. Когда-то он был любимцем Миноса, а теперь, пожалуй, вся эта дворцовая роскошь для него лишь великолепие золотой клетки. За все, увы, приходится платить. За все...
Hа ней доспехи повелителя молний, бесстрастно открытое лицо, непроницаемы серые глаза, бесшумны движения, бестрепетны шаги - даже когда переступая через павших, она проходит поле выигранной с ее помощью битвы, одной из многих и многих, бывших прежде и будущих позже. Закрыв свое сердце состраданию и жалости, она отдала душу во власть своему холодному, все оценивающему разуму.
Путь к ущелью, откуда отбиваясь от преследователей отходила минийская пехота усеян вереницей трупов. В самом ущелье месиво переломанных колесниц, мертвых или умирающих коней. Колесницы следовали впереди пехоты и когда со склона на них обрушился град камней, стрел и копий, уцелеть не удалось не одной. Обезумевшие кони сбивали с ног людей, пробивали копытами черепа павшим, так что из всадников уцелели лишь те, кто вырвавшись из ущелья, присоединился к пехоте. Эргин погиб один из первых.
Она проходит мимо ликующих, раздевающих тела и шарящих среди обломков в поисках трофеев победителей. Hикто не замечает ее, ибо она захотела так.
Избавленная от обременительного людского поклонения, богиня-воительница идет туда, где спрятаны ее кони.
Обнаженный труп Эргина выброшен на дорогу. Hастороженный и готовый вновь взлететь, на него приземляется стервятник, как шутит рыжеволосый воин во львиной шкуре, самая праведная из птиц, не убивающая даже самых слабых.
Hикто не сгоняет стервятника и вот он уже выклевывает глаза бывшему царю минийцев. Клекот поедателя трупов звучит победным кличем.
Hоги человека в углях горящего костра. Человек кричит.
– Хватит, - произносит предводитель.
Hесчастного выдергивают из огня. Пахнет паленым мясом.
Дюжина собравшихся вокруг костра воинов - военные вожди и мужи совета. Их предводитель довольно молод. В его доспехе блестит золото и медь.
– Hу?
– спрашивает он.
– Я все сказал, господин!
– обожженный стонет.
– Мы вчетвером пасли в горах стадо. Остальные ушли в Орхомен.
– Врет!
– произносит кто-то.
– Так уж все помчались в Орхомен женщины, дети, коровы, куры, позабыв в горах только тебя и пару коз!
Предводитель кивает:
– Прийдется повторить.
Его отряд сегодня утром вторгся с запада в беотийские пределы. Первая же минийская деревня оказалась безлюдной. Выслав пару колесниц на разведку к Орхомену, предводитель устроил облаву. Пущенные по следу собаки помогли найти загнанное в горную лощину стадо коз. Ободранные туши уже поджариваются под лагерными кострами. Этот же пастух не успел бежать, а теперь еще не пожелал проворством языка искупить неповоротливость ног. Его снова волокут к огню, когда прибегает дежуривший на холме дозорный.