Легенда о шиповнике
Шрифт:
«Возможно, – думала с холодным спокойствием Сигрун, – после родов ее тело совсем оплывет, а кожа покроется пятнами, грудь обвиснет, когда как я по-прежнему буду прекрасной. Но самое главное – свершится задуманное».
Ее глаза сверкали ледяным зеленым блеском, а губы искажала улыбка.
«Скоро».
Заклятие крепло. Она повторяла заветные слова и сейчас, неподвижно сидя перед дремлющей сестрой. Молодая женщина представляла сморщенного младенца, которого она привязывала к своей Госпоже. Совсем подарить его она не могла – это мог сделать только сам ребенок, если произнесет клятву верности, но для этого ему надо подрасти.
Такими обещаниями не швыряются.
Сигрун нравилось чувствовать беспомощность людей, посмеявшихся над ней. Они ни о чем не догадывались и были так доверчивы, так глупы. Жестокий урок показал, что лучше рассчитывать только на себя.
Сидя в своей черной башне, Сигрун училась усмирять Тьму. Да, да, ее можно было только утихомирить ненадолго, потому что безоговорочной властью над ней обладала лишь Богиня Мертвых. Но и небольшой части Тьмы хватало, чтобы женщина постигала древнее колдовство.
Вчера ей удалось совершить свое первое перевоплощение. Тьма сама выбирала, какое существо больше всего подходит для этой цели. Она сживалась с человеческим телом, узнавала его, прорастала в нем и становилась единым целым.
«Йогль мен тир, эмисин, хель, йогль син лльей…»
Кости расходились с хрустом, но боли не было. Тьма заботилась об этом. Человек мог бы испугаться жестоких страданий при смене обличья, и тогда у Призрачной Королевы было бы меньше последователей.
Плоть и вены рвалась под тонкой кожей, чтобы изменить человеческую суть на звериную, и встать так, как задумывала природа. Мясо стремительно нарастало на костях, руки и пальцы превращались в лапы с когтями. Сжаться телу было труднее всего с непривычки, но густая шерсть вырастала мгновенно, и вот уже среди пустынной комнаты, вместо распластавшейся на полу обнаженной женщины, лежала белая лисица.
Сигрун в новом обличье понравилось. Поначалу кружилась голова и немного тошнило, но ощущение того, что под лисьей шкурой скрывалась женщина, опьяняло, как никакой хмельной напиток. Не изменились лишь глаза.
Сигрун увидела себя в полированном стекле, уставившись на свое отражение. На белой морде зверя сверкали человеческие глаза, цветом напоминавшие болотный мох. Лисица высунула язык и ухмыльнулась. Ее переполнял безграничный восторг, не сравнимый ни с чем.
Даже ночь любви с Тэлфрином не подарила такого блаженства, как перевоплощение. Оно дарило ощущение превосходства и могущества, способности заглянуть дальше всяких границ.
Можно ли попробовать обернуться кем-то еще? Птицей? Вот бы взлететь высоко, увидеть всю землю, лес и острые пики скал, бурливую реку и Топкую долину! Коснуться луны в поднебесье и пронестись меж тяжелых серых туч, что собираются над замком.
Да за это не жаль ни души, ни жизни! Ни своей, ни чужих.
Глаза лисицы сверкали. Она любовалась отражением и в голове ее бродили опасные мысли. Тьма вспыхнула в ней, напоминая о необходимости обернуться собой: для первого раза оказалось достаточно.
Сигрун пришлось подчиниться, но в глубине ее человеческого сознания замерцала непокорная мысль о том, что она сама желает быть себе хозяйкой.
Вернуться в человеческое тело было не так приятно: вместе с возвращением истинного облика появилась боль в пояснице, ломота в ногах, а противная желчь обожгла горло.
Женщина долго не могла успокоиться и все ходила по комнате, ощупывая себя, вспоминая блаженную легкость и чудесное ощущение животного счастья.
На следующий день она прошла мимо Тэлфрина в платье, обнажавшим ее плечи. Он проводил тяжелым взглядом волнующие женские спину и бедра, которые ласкал не так давно, и сжал кулаки.
Тэлфрин злился на нее за то, что она была так хороша, за то, что заставила лгать жене и за то, что было известно только ей и ему, то, что связало их навсегда против его воли. Слова, которые он говорил ей в порыве страсти, гремели у него в ушах и стали той горькой отравой, от привкуса которой не так легко избавиться.
Тьма выжидала. Она крепла, росло ее могущество. Черные нити, словно огромная паутина, оплетали замок, пронзая его обитателей.
В черном коконе спал и будущий наследник Блэрхайда, в ожидании мига рождения.
Тепло наливающегося лета несколько оживило обитателей замка.
И пусть в залах царила легкая прохлада, она дарила теперь лишь облегчение после того, как Хельда, насидевшись на открытой террасе, шла к себе, чтобы прилечь. Ходила она уже с трудом: огромный живот мешал подвижности, но она несла его, точно знамя, превозмогая боль в спине и ногах.
Этот ребенок – залог и оплот ее маленькой семьи, опора рода и гордость Блэрхайда.
Тэлфрин часто сидел у ее ног, нежно обхватив ее живот, прислушиваясь к движениям малыша. И каждый раз, когда по тугому полушарию под натянутой сорочкой проносилась легкая волна, супруги счастливо улыбались. Это означало, что ребенок в материнской утробе жив и подает знаки о себе.
Сигрун удавалось сохранять удивительное спокойствие, когда рядом с сестрой Тэлфрин превращался из грозного воителя в покорного слугу. Чем больше он любит своих жену и ребенка, тем сильнее испытает боль, когда Тьма расправится с ними и сделает это медленно, изощренно, так, чтобы он запомнил каждый миг. Их страдания станут его.
Так странно было наблюдать, что залитый солнцем замок похож на огромное паучье гнездо, оплетенный черными нитями. Супружеская постель, стол, кресла, в которых сидят муж и жена, ни о чем не ведая, еда, которую они кладут в рот, вино, которое пьют.
Все – Тьма.
Правда, старая Эйдис стала подозрительно посматривать в сторону Сигрун, точно чувствуя неладное. Старуха ходила кругами, останавливалась, точно прислушивалась к тихому шуршанию нитей, что выскальзывали из пальцев молодой женщины.
Домашние духи давно забились в отдаленные уголки Блэрхайда: они не выносили переполненный чернотой привычный им мир и тихонько всхлипывали, с грустью глядя на творимое колдовство.
А Сигрун не останавливалась, одержимая сладкой местью, которая кружила голову. Она так наловчилась привлекать Тьму, что та легко и быстро струилась, точно потоки воды, что несла река у подножия замка. Она плела колдовские нити даже во сне, ведомая силой мести отвергнутой женщины.