Легенда о шиповнике
Шрифт:
Тэлфрин мерял шагами пустой Зал Приемов и опрокидывал пьянящий хмель кубок за кубком, чтобы заглушить страх. Он вцепился в него так крепко своими острыми когтями, что мужчина ничего не соображал.
Властелин Блэрхайда был готов осыпать любыми милостями Сигрун, лишь бы ребенок родился здоровым. В его памяти теперь некстати всплывали мгновения, когда он намеренно избегал ее, как презрительно смотрел, как сравнивал с самой последней блудницей. А теперь она единственная пришла на помощь его дорогой Хельде.
Он непременно попросит у нее прощения за все, как только жена разрешится от бремени.
И укреплялся в этой мысли всякий раз, как по замку прокатывалось эхо женского крика: их спальня находилась как раз над Залом Приемов. Тэлфрин с радостью бы разделил часть боли жены, а то и целиком бы взял на себя, но сейчас он был лишь слабым мужчиной, вынужденным заливать свой ужас пьянящим медом.
Шло время, а крики становились все пронзительнее. Так не кричали даже под пытками, с нарастающей тревогой думал он, вспоминая военные походы молодости. Тэлфрин отправил всех слуг вон, чтобы никто не смотрел на него, когда он выглядел таким безвольным и беспомощным. Он даже не мог молиться и думал лишь о том, как наградит Сигрун.
Лишь бы она сделала все возможное!
Мужчина просидел в кресле, не шелохнувшись, пока солнце не перестало подмигивать в окна. Тут он осознал, что больше не слышит истошных криков. Это открытие заставило его броситься бежать из зала по крутой лестнице вверх и распахнуть тяжелую дверь, отталкивая перепуганных служанок.
Ему бросилось в глаза, что в спальне многое изменилось. Откуда взялось столько багряного цвета? В ноздри ударил тяжелый металлический запах и закружил голову. Хельда была вся белой, как и ее слипшиеся волосы, а простыни под ней – алые.
Алым был и румянец на нежной коже Сигрун. Она что-то держала на руках и покачивала. Пальцы Тэлфрина судорожно сжались: он захотел выхватить маленький кряхтящий сверток из рук этой женщины.
– У тебя родилась дочь, властелин Блэрхайда, – пропела она. В этом успокаивающем голосе послышалась насмешка или ему показалось?
Он стоял истуканом, не зная, подойти ли ему сразу к жене или взять на руки младенца. Хмель, страх и запах крови смешались в нем, отчего он зашатался, и поэтому все же шагнул вперед, чтобы присесть на смятую постель. С того края, где еще оставалось немного белого.
Рука Хельды показалась ему такой слабой, что он испугался, как бы не повредил ее.
– Любовь моя, – только и мог хрипло выдавить он, глядя на прозрачное с голубыми венами лицо жены.
Что-то было не так. Мужчина понял это по взгляду Хельды. В ее глазах не было боли, а лишь безотчетный ужас. Она хотела что-то сказать ему, но сухие губы только чуть шевелились.
Тэлфрин осторожно положил ей руку на лоб и едва сдержал крик. Кожа была такой горячей, будто он коснулся огня. Во взгляде жены появилась отчаянная мольба и он наклонился ближе, понимая, что она сейчас что-то скажет ему:
– Сиг…
К мольбе снова примешался страх, такой дикий, что мужчина испытал его на себе.
– Тебе надо отдохнуть, милая, – он постарался вложить в слова как можно больше любви.
В ответ Хельда перевела взгляд в сторону, где стояла сестра и укачивала младенца, и он наполнился неверием и беспредельным горем. Этот взгляд обличал.
– Что? – он не понимал. Или не хотел понять?
Сигрун тихо рассмеялась.
– Вглядись в своего мужа, сестра. Это его руки сняли с меня платье в ту ночь, о которой я тебе рассказала. Его губы обожгли мне щеки и грудь. Это он думал обо мне на вашем брачном ложе. Он познал меня первой, а ты была лишь второй.
Тэлфрин одеревенел. Он слышал то, что говорила Сигрун, чувствовал муку, что горела в душе его дорогой Хельды, но это так поразило его, что он не мог двинуться с места.
Как проклятая шлюха посмела сказать это? Он тут же забыл, что хотел помириться с ней. Сейчас ему хотелось вырвать ей язык, потом свернуть шею, а труп бросить собакам.
– Только не вздумай лгать, грозный властелин Блэрхайда, – насмешка в ее голосе убивала его. – Чтобы Хельда поверила мне, я сказала, что не только ей довелось увидеть те две родинки на твоем бедре.
Тэлфрин ощутил, что задыхается. Он, наконец, нашел силы, чтобы встать.
– Отдай моего ребенка, – произнес он тихо, но с угрозой. – И чтобы духу твоего здесь не было.
Глаза Сигрун вспыхнули опасным блеском.
– О, погоди. Ты еще не все знаешь.
Женщина напомнила о кубке сладкого напитка, что поднесла в их первую брачную ночь, рассказала о затаившейся Тьме, что поселилась не только в замке, но и в них самих, о том, как старая Эйдис легкомысленно поддалась сновидению и оно привело к ее гибели.
Тэлфрин моргнул, не в состоянии понять и принять услышанное.
– Кто ты? – со страхом и отвращением произнес он, уже зная ответ.
Сигрун криво усмехнулась:
– Теперь твой ребенок обещан Богине Мертвых, и ты ничего с этим не сделаешь.
Она произнесла последние скрепляющие слова заклятия, и пелена спала с глаз супругов. Черный туман зашевелился вокруг, в них самих, заворочались в углах мрачные тени, точно из могил восстали мертвецы и заполнили тлетворным духом обитель живых.
Тэлфрин охнул, пытаясь схватиться за черные нити, которые пронзали его насквозь и оплетали целиком. Пальцы проскальзывали сквозь них, но при этом он явственно чувствовал их движение внутри.
– Вы сойдете с ума, – сказала Сигрун, творя заклятие, продолжая укачивать младенца, которого также окутывал темный туман. – Остатки разума покинут вас. Пища и вода будут пахнуть гнилью, что бы вы ни делали. От одежды станет чесаться кожа так сильно, что вы будете раздирать ее до крови, чтобы унять зуд. Отныне жизнь для вас обернется бесконечной мукой. А когда ваше дитя достигнет совершеннолетия, то добровольно принесет клятву верности Призрачной Королеве. А если не принесет, – красивые губы исказила злая усмешка, – то пожалеет об этом. Да будет так.