Легенда об Уленшпигеле (илл. Е. Кибрика)
Шрифт:
Впоследствии все эти люди были повешены за ересь, и тела их были погребены за городом у Брюггских ворот, на Поле виселиц.
Между тем рыжий профос Спелле с красным судейским жезлом разъезжал на своем тощем коне из города в город, повсюду воздвигая эшафоты, зажигая костры, роя ямы, в которых живыми закапывали несчастных женщин и девушек. И наследство получал король.
Сидя как-то с Ламме в Мэлестее под деревом, Уленшпигель вдруг почувствовал глубокую тоску. Хотя на дворе стоял июнь, было холодно. Со свинцового неба падал мелкий град.
— Сын мой, — начал Ламме, — вот уж четыре ночи ты бесстыдно мотаешься повсюду, сидишь у веселых девиц, ночуешь in de Zoeten Inva! — в доме «Сладкого грехопадения» — и вообще поступаешь, как тот человек на вывеске, который падает вперед головой прямо в пчелиный рой. Напрасно ожидаю я тебя в «Лебеде». Друг мой, я предвещаю тебе, что такой распутный образ жизни к добру не приведет. Почему ты не возьмешь себе жену?
— Ламме, — сказал Уленшпигель, — тот, для кого в этой приятной схватке, которую зовут любовью, одна — это все, и все — это одна, не должен легкомысленно торопиться при выборе.
— А о Неле ты и не думаешь?
— Неле далеко, в Дамме.
Так они сидели, а град становился все сильнее. В это время поспешно пробежала мимо них молодая смазливая бабенка, прикрывая голову юбкой.
— Эй, мечтатель, — крикнула она, — что ты там делаешь под деревом?
— Мечтаю о женщине, которая укрыла бы меня под своей юбкой от града.
— Нашлась, — сказала она, — вставай!
Уленшпигель встал и подошел к ней, но Ламме закричал:
— Что же ты, опять меня одного оставишь?
— Ну да, — ответил Уленшпигель, — отправляйся в трактир, съешь одну или две бараньих лопатки, выпей двенадцать кружек пива, завались спать — скука пройдет.
— Так и сделаю, — сказал Ламме.
Уленшпигель приблизился к женщине.
— Ты возьми мою юбку с одной стороны, а я возьму с другой, так рядом и побежим.
— Зачем бежать? — спросил Уленшпигель.
— Потому, что я убегаю из города: явился профос Спелле с двумя сыщиками и поклялся высечь всех гулящих девушек, которые не уплатят ему по пяти флоринов. Вот я и бегу, беги и ты со мной и оставайся подле меня, чтобы за меня заступиться.
— Ламме, — крикнул Уленшпигель, — Спелле в Мэлестее! Беги в Дестельберг, в «Звезду волхвов».
И Ламме вскочил в ужасе, обхватил свой живот обеими руками и бросился бежать.
— Куда бежит этот толстый заяц? — спросила девушка.
— В нору, где я его потом найду.
— Бежим, — сказала она и топнула ногой, словно нетерпеливая кобылка.
— Я бы предпочел остаться добродетельным и не бежать.
— Что это значит? — спросила она.
— Этот толстый заяц, — ответил Уленшпигель, — требует, чтобы я отказался от доброго вина, пива и от свежей кожи красивых женщин.
Девушка бросила на него недовольный взгляд.
— У тебя одышка, — сказала она, — тебе надо отдохнуть.
— Отдохнуть, — ответил Уленшпигель, — но я не вижу приюта.
— Твоя добродетель будет тебе убежищем.
— Я предпочел бы твою юбку.
— Моя юбка недостойна быть покровом святого, каким ты хочешь стать. Брось ее, я побегу одна.
— Разве ты не знаешь, что собака на четырех лапах бежит быстрее, чем человек на двух? Потому и мы в четыре ноги понесемся быстрее.
— Для столь высокой добродетели ты говоришь довольно свободно.
— Конечно, — ответил он.
— Мне же всегда, — сказала она, — добродетель представлялась скучной, вялой, холодной маской для прикрытия брюзгливого лица или плащом для бескровного тела. Мне больше по душе те, у кого в груди ярким, все обжигающим пламенем горит пылкая мужественность, возбуждающая нас к достойным и сладостным подвигам.
— Такими словами прекрасная дьяволица соблазняла преславного святого Антония, — отвечал Уленшпигель.
В двадцати шагах впереди показалась корчма.
— Ты говорила хорошо, а теперь надо хорошенько выпить, — сказал Уленшпигель.
— Мой язык совершенно свеж, — ответила она.
Они вошли. На сундуке дремал громадный жбан, называемый людьми «брюханом» за огромное брюхо.
— Видишь этот флорин? — сказал Уленшпигель хозяину.
— Вижу, — ответил тот.
— Сколько патаров отсосешь ты из него, чтобы наполнить этот брюхан «двойным» пивом?
— Negen mannekens (девять человечков) — и мы в расчете, — сказал хозяин.
— То-есть шесть фландрских грошей, — стало быть, два лишних. Ну, куда ни шло — наливай!
И Уленшпигель налил девушке полный стакан, потом гордо встал, приподнял жбан и, запрокинув голову, вылил его себе в глотку до дна. Это звучало как водопад.
Девушка изумленно спросила:
— Как ты можешь вместить в твоем тощем теле такую махину?
Не отвечая ей, Уленшпигель обратился к хозяину:
— Подай хлеба и ветчинки и еще один «брюхан». Закусим и выпьем.
Так и было сделано.
В то время как девушка справлялась с кожицей окорока, Уленшпигель обнял ее так нежно, что она почувствовала себя сразу растроганной, восхищенной и покорной.
И спросила его:
— Почему это, сударь, ваша добродетель вдруг сменилась неутолимой жаждой, волчьим голодом и этой любовной отвагой?
— Видишь ли, — ответил Уленшпигель, — так как я грешил на сотни ладов, то я, как ты знаешь, поклялся покаяться. Покаяние длилось ровно один час. Когда во время этого часа я подумал о моей дальнейшей жизни, я увидел, что питаться я должен скудно, одним хлебом, пить только воду, а это освежает очень плохо, любви же должен избегать; значит, не смей ни шевельнуться, ни чихнуть из страха совершить что-нибудь дурное; все будут избегать меня, все будут бояться; точно прокаженный, буду я жить, хмурый, как собака, потерявшая хозяина, и после пятидесяти лет этого непрестанного мученичества я издохну в нищете и, таким образом, в тоске закончу мою жизнь. Поэтому я решил, что срок смирения и покаяния уже прошел; значит, поцелуй меня, моя милая, и бежим вдвоем из чистилища.