Легенда об Уленшпигеле (илл. Е. Кибрика)
Шрифт:
— Как же не доверяю, если я тебе говорю: «Спелле будет повешен». Ведь за одни эти слова ты можешь привести меня к виселице раньше, чем я приведу его.
— И правда.
— Вот видишь. Итак, добудь мне хорошей глины, двойную кружку bruinbier, чистой воды и несколько кусков говядины. Говядина будет для меня, пиво для говядины, вода для глины, глина для изваяния.
За едой и выпивкой Уленшпигель все время мял глину, причем иногда даже отправлял куски ее в рот, не замечая этого, так как, не отрываясь, смотрел все время на портрет Михиелькина. Размяв как следует глину, он вылепил из нее маску, на которой рот, уши, нос, глаза — все было так похоже на портрет Михиелькина, что Боолкин остолбенела.
Затем он положил маску в печь и, когда она высохла, раскрасил ее под мертвеца, дав глазам неподвижное, а всему лицу мрачное и искаженное выражение лица умирающего. Тут девушка, перестав изумляться, как прикованная смотрела на маску, побледнела, почти лишившись сознания, закрыла лицо руками и восклицала, содрогаясь в ужасе:
— Это он, мой бедный Михиелькин.
Затем он вылепил две окровавленные ноги.
Совладав со своим ужасом, Боолкин сказала:
— Благословен, кто предает убийцу смерти.
Взяв маску и ноги, Уленшпигель сказал:
— Мне нужен помощник.
— Пойди in den Blauwe Gans, в трактир «Синий гусь», и обратись к его хозяину Иоосу Лансаму из Ипра. Это был лучший друг и товарищ моего брата. Скажи ему, что ты от Боолкин.
Так Уленшпигель и сделал.
Покончив свои кровавые дела, профос Спелле шел в трактир «Сокол» и пил здесь горячую смесь из dobbele-clauwaert, корицы и сахара. Ему ни в чем не было здесь отказа из страха перед веревкой.
Питер де Роозе опять осмелел и вернулся в Мэлестее. Повсюду он ходил следом за Спелле и его сыщиками, чтобы всегда быть под их охраной. Иногда Спелле угощал его. И они вместе весело пропивали деньги своих жертв.
Теперь «Сокол» посещался далеко не так, как в доброе старое время, когда городок жил спокойной жизнью, почитал господа-бога по католическому вероучению и не подвергался преследованиям за веру. Теперь он был точно в трауре, и это видно было по множеству пустых или запертых домов и по безлюдным улицам, по которым бродили тощие собаки, отыскивая себе пищу в навозных кучах.
Лишь двум злодеям было еще здесь раздолье. Напуганные горожане видели каждый день, как они нагло обходят город, намечают дома своих будущих жертв, составляя списки обреченных, а вечером, возвращаясь из «Сокола», поют похабные песни. За ними, как телохранители, всегда шли два сыщика, вооруженные с головы до ног и тоже очень пьяные.
Зайдя in den Blauwe Gans к Иоосу Лансаму, Уленшпигель нашел трактирщика за стойкой.
Уленшпигель вынул из кармана бутылочку водки и обратился к нему:
— Боолкин продает две бочки этой водки.
— Пойдем в кухню, — сказал трактирщик.
Он запер за собой кухонную дверь, пристально посмотрел на Уленшпигеля и сказал:
— Ты не торгуешь водкой; что значит твое подмигивание? Кто ты такой?
— Я сын Клааса, сожженного в Дамме, — ответил Уленшпигель, — пепел его стучит в мое сердце; я хочу убить Спелле, убийцу.
— Ты от Боолкин?
— Я от Боолкин. Я убью Спелле, а ты мне поможешь.
— Я готов. Что надо делать?
Уленшпигель ответил:
— Пойди к священнику, доброму пастырю, врагу Спелле. Собери своих друзей и будь с ними завтра после вечерни на дороге в Эвергем, неподалеку от дома Спелле, между «Соколом» и его домом. Скройтесь там в тени и будьте все в темной одежде. Ровно в десять часов ты увидишь, как Спелле выйдет из трактира, а с другой стороны подъедет повозка. Сегодня вечером ничего не говори своим друзьям: они спят слишком близко от уха своих жен. Сговорись с ними завтра. Соберитесь, прислушивайтесь и все запоминайте.
— Все будем помнить, — сказал Иоос. И он поднял стакан: — Пью за веревку для Спелле.
— За веревку, — ответил Уленшпигель.
Затем они вернулись в общую комнату трактира, где кутила компания гентских старьевщиков, возвращавшихся с субботнего базара в Брюгге. Там они продали по дорогой цене парчевые камзолы и плащи, скупленные за гроши у промотавшихся дворян, которые пытались подражать пышности испанцев.
По случаю громадного барыша они бражничали и кутили.
Усевшись в уголок, Уленшпигель и трактирщик потихоньку сговорились здесь за выпивкой, что Иоос сперва пойдет к священнику, доброму пастырю, ненавидевшему Спелле, убийцу невинных, а потом к своим друзьям.
На следующий день Иоос Лансам и друзья Михиелькина вышли из «Синего гуся», где они по обыкновению сидели за кружкой. Чтобы скрыть свои намерения, они после вечернего колокола пошли разными путями и сошлись на дороге в Эвергем. Было их семнадцать человек.
В десять часов Спелле вышел из «Сокола» и с ним оба его сыщика и Питер де Роозе. Лансам со своими спрятался в амбаре Самсона Бооне, который также был другом Михиелькина. Дверь амбара была открыта настежь, но Спелле их не видел.
Они же видели, как он и с ним Питер де Роозе и оба сыщика шли пьяные, еле держась на ногах. И он говорил сонным голосом, поминутно икая:
— Профосы! Профосы! Сладко им живется на этом свете. Поддерживайте же меня, висельники, недаром живете вы моими объедками!
С поля послышался рев осла и щелканье бича.
— Ага, — сказал Спелле, — упрямый осел не слушается вежливого приглашения и ни с места.
Вдруг раздался громкий стук колес и дребезжание повозки, спускающейся по дороге.
— Остановить! — крикнул Спелле.
Когда повозка приблизилась к ним, Спелле с помощниками бросились и схватили осла за морду.
— Повозка пуста, — сказал один из сыщиков.
— Болван, — возразил Спелле, — с каких это пор пустые повозки сами шатаются ночью по дорогам? Кто-нибудь, наверное, спрятался в ней. Зажгите фонари. Да поднимите выше, я ничего не вижу.
Фонари были зажжены, и Спелле со своим фонарем полез на повозку. Но, едва заглянув в нее, он издал страшный крик и упал назад со стоном.
— Михиелькин, Михиелькин! Помилуй, господи Иисусе!
И из глубины повозки показался человек, весь в белом, как пирожник, держа в руках две окровавленные ноги.