Легенда об Уленшпигеле (илл. Е. Кибрика)
Шрифт:
— Оставь меня в покое, — сказал Ламме, — плюю я на твои грелки, твои колокольни без гвоздей и прочие твои россказни; оставь меня с моей подливой.
— Поберегись, — ответил Уленшпигель, — лай не прекращается, напротив, он все сильнее, собаки заливаются, рог трубит, берегись оленя. Бежит! Рог трубит!
— Это сзывают на добычу, — сказал старик. — Олень убит, Ламме, вернись, сейчас будет прекрасное жаркое.
— О, это будет великолепный обед, — заметил Ламме, — и вы приглашаете меня на пиршество — недаром я так потрудился ради вас: птица в соку удалась отлично. Хрустит только на зубах немножко — в этом виноват песок, в который все попадало, когда этот проклятый олень разорвал мне камзол и ляжку. А лесников вы не боитесь?
— Для этого нас слишком много, — ответил старик, — они нас боятся и не смеют нас тронуть. Сыщики и судьи тоже. А население нас любит, потому что мы никому зла не причиняем. Мы поживем еще некоторое время в мире, пока нас не окружит испанское войско. А если этому суждено быть, то все мы, мужчины и женщины, девушки и мальчики, старики и дети, дорого продадим нашу жизнь и скорее перебьем друг друга, чем сдадимся, чтобы терпеть тысячи мучений в руках кровавого герцога.
Уленшпигель сказал:
— Было время, когда мы бились с палачом на суше. Теперь надо уничтожать его силу на море. Двиньтесь на Зеландские острова через Брюгге, Гейст и Кнокке.
— У нас нет денег, — ответили они.
— Вот вам тысяча червонцев от принца, — сказал Уленшпигель, — пробирайтесь вдоль водных путей — протоков, каналов, рек. Вы увидите корабли с надписью «Г. И. Х.»; тут пусть кто-нибудь из вас засвистит жаворонком. Крик петуха ответит ему — значит, вы среди друзей.
— Мы так и сделаем, — ответили «лесные братья».
Явились охотники с собаками, таща за собой на веревках убитого оленя.
Затем все уселись вокруг костра. Всех их, мужчин, женщин и детей, было человек шестьдесят. Они вытащили хлеб из своих мешков, а из ножен ножи. Оленя освежевали, разрубили на куски и вместе с мелкой дичью воткнули на вертел. К концу трапезы можно было видеть, как Ламме, прислонившись к дереву, храпел в глубоком сне, опустив голову.
С наступлением вечера «лесные братья» укрылись в землянках; то же сделали и Ламме с Уленшпигелем.
Вооруженная стража осталась стеречь лагерь. Уленшпигель слышал, как хрустит сухая листва под шагами дозорных.
На другой день он двинулся в путь вместе с Ламме.
Оставшиеся в лагере говорили ему:
— Будь благословен; мы двинемся к морю.
В Гарлебеке Ламме обновил свой запас olie-koekjes — лепешек; двадцать семь штук он съел тут же, а тридцать положил в свою корзину. Уленшпигель нес свои клетки. Вечером они добрались до Кортрейка и остановились in de Vie, в гостинице «Пчела» — у Жилиса ван ден Энде, который бросился к двери, услышав жаворонка.
Там друзья как сыр в масле катались. Прочитав письма принца, хозяин вручил для него Уленшпигелю пятьсот червонцев и не хотел взять ничего ни за индейку, которой он их угостил, ни за dobbele-clauwaert, оросившее ее. И он предупредил их, что в Кортрейке сидят сыщики Кровавого Судилища и что поэтому надо держать язык на привязи.
— Мы их распознаем, — сказали Уленшпигель и Ламме.
И они вышли из «Пчелы».
Заходящее солнце золотило крыши домов; птицы заливались в липах; женщины болтали, стоя на пороге своих домов; ребятишки возились в пыли; Уленшпигель с Ламме бродили бесцельно по улицам.
— Я спрашивал ван ден Энде, — вдруг сказал Ламме, — не видел ли он женщины, похожей на мою жену, и нарисовал ему ее милый образ. На это он сказал, что у Стевенихи в «Радуге», за городом по дороге в Брюгге, собирается по вечерам много женщин. Я иду туда.
— Я тоже приду, — сказал Уленшпигель, — и мы встретимся. Хочу осмотреть город. Если я где-нибудь встречу твою жену, тотчас же пришлю ее к тебе. Ты слышал, трактирщик посоветовал молчать, если тебе дорога твоя шкура.
— Я буду молчать, — ответил Ламме.
Уленшпигель весело бродил по городу. Солнце зашло, и быстро стемнело. Так он добрался до Горшечной улицы — Pierpot-Straetje; здесь слышались певучие звуки лютни. Подойдя ближе, он увидел вдали белую фигуру, которая манила его за собой, но все удалялась, наигрывая на лютне. Точно пение серафима, доносился протяжный и влекущий напев. Она напевала, останавливалась, оборачивалась, манила его и вновь скользила дальше.
Но Уленшпигель бежал быстро. Он догнал ее и хотел заговорить с ней, но она положила надушенную бензоем руку на его уста.
— Ты из простых или барин? — спросила она.
— Я Уленшпигель.
— Ты богат?
— Достаточно богат, чтобы заплатить за большое удовольствие, слишком беден, чтобы выкупить мою душу.
— У тебя нет лошадей, что ты ходишь пешком?
— У меня был осел, но он остался в конюшне.
— Почему это ты бродишь один по чужому городу, без друга?
— Мой друг идет своим путем, я — своим, любопытная красотка.
— Я не любопытна. Твой друг богат?
— Богат салом. Скоро ты кончишь допрос?
— Кончила. Теперь пусти меня.
— Отпустить тебя? Это все равно, что потребовать от голодного Ламме отказаться от миски, полной дроздов. Я хочу попробовать тебя.
— Ты меня не видел, — сказала она и открыла фонарь, разом озаривший ее лицо.
— Ты красавица! — вскричал он. — О, эта золотистая кожа, эти нежные глаза, эти красные губы, эта гибкая талия — все будет мое…
— Все, — ответила она.
Она повела его по дороге в Брюгге, к Стевенихе в «Радугу» (in den Reghen boogh). Здесь Уленшпигель увидел много гулящих девушек, на рукавах у них были разноцветные кружки, отличные по цвету от их ситцевых нарядов.