Легенда Татр
Шрифт:
– Что-то с Пеструхой неладно, хозяин, – доложил старший пастух.
– Отведи ее в хлев, – сказал Нендза, – сними с себя рубаху, выверни ее наизнанку и покрой корову, а потом укуси ее три раза в шею, ей сейчас же и полегчает.
Старики вернулись в дом. Полдник был готов, хозяйка сварила его вовремя, а кухарка подала. Она поставила на стол громадную миску в черной избе, и скоро Нендза с женой, работники и служанки сели на лавках вокруг. Ели горячие гречневые клецки с салом. Нендза, как хозяин, прочел молитву и перекрестил кушанье. Набирали клецки
После полудня, когда пастухи опять погнали стадо на пастбище, пришли проведать дядю и тетку Кристка, Ядвига и Войтек, который вырезал из дерева всякие вещи.
Они уселись перед избой, так как было тепло, а в поле к это время никакой работы не было, и стали разговаривать.
Войтек нашел кусок мягкого липового дерева и принялся что-то вырезывать.
Долго смотрел на него старик Нендза, не вмешиваясь в разговор женщин, говоривших о свирепствовавшей среди детей лихорадке, которую можно вылечить так: три раза натереть горло ребенка листьями вербы, растущей над рекою, а потом отнести листья обратно туда, где они были взяты. Наконец Нендза спросил:
– Войтек, что ты делаешь?
– Матерь божью.
– Матерь божью? Скажи ты мне, хлопец, чего это тебя тянет к таким забавам?
– Сам не знаю, откуда это у меня берется, – ответил Войтек.
– Ну, вот говоришь, что сейчас вырезаешь матерь божью. С чего это тебе на ум пришло? Почему ты делаешь ее, а не что-нибудь другое?
– Я, дядя, смотрел на землю и нашел кусок мягкого липового дерева. Подержал его в руке, поглядел, а потом начал резать.
– Да ведь матерь божья тебе не являлась? – улыбнулся дядя.
– Она мне не являлась, я ее видел в алтаре костела в Шафлярах, когда мы с покойной матерью там были. Вот она мне и вспомнилась. Хотел бы я сделать такой алтарь! Если б мягкого дерева было вдоволь, я бы сделал. В середине поставил бы матерь божью с младенцем на руках и с тоненьким обручиком над головой. Вокруг бы звезды сделал, а под ногами шар, а на нем змея и яблоко – все, как я видел в Шафлярах. Змей, кажется, яблоко в пасти держал. Эх, какой был бы алтарь!
– Так, так… – задумчиво протянул старик Нендза.
– А потом мне хотелось бы вырезать еще что-нибудь, – продолжал Войтек. – Я бы сделал горы высокие-высокие, а по ним козы прыгают, над ними орел летает, а крестный, Саблик, медведя иль кабана убивает.
– Да, хорошо бы… – ответил старик.
– Вот так бы оно и было, дядя, правду говорю.
– Господь бог каждое свое творение каким-нибудь даром наделил. У кабана клыки есть, а мужик на всякую работу способен. Был у меня когда-то замечательный нож, пастушеский, и не мог я на него надивиться. Ручка была украшена кольцами из меди, кости, рога, даже серебра, а сверху медная заклепка… Да все так затейливо сделано, что я, когда пас овец, не раз себе голову ломал, какой же это человек его смастерить мог… А еще видел я где-то чупагу. С одной стороны на ней был сделан костер, а вокруг него люди на коленях огню молятся. А с другой стороны – солнце, месяц и звезды, а на обухе – как будто человек, молния в одной руке, в другой – шар. Старые люди сказывали – мы ведь не раз в шалаше этой чупаге дивились, – что это бог и что он держит землю. А хозяин чупаги, Сташек Вирдзинник, говорил, что нашел ее где-то в болоте в Марушине. Да-а…
– Эх, как бы я хотел ее увидеть, дядя! – сказал Войтек.
– Нож-то, может, воткнули в какую-нибудь щель в стене, он там и сто лет проторчит, пока его найдут. А чупага – не знаю где. Она была Станислава Вирдзинника. Может, положили ее к нему в гроб, а может, потерялась. Вирдзинник-то уж лет сорок тому как умер.
– О чем это вы говорите с дядей? – спросила старуха Нендзова.
– Я ему рассказывал про тот пастушеский нож, который ты у меня видела, да про Вирдзинникову чупагу.
Осенний день быстро клонился к закату. Вдали на луг вышел пастись олень. Его хорошо было видно.
– Где-то теперь Яносик? – вздохнула Кристка.
– Правда, где он теперь? – подхватила Ядвига.
– Боюсь я за него! – сказала старуха Нендзова, но старик ответил:
– Яносик разбойничье ремесло знает. Нечего такими мыслями себя растравлять, ни к чему это.
– Знаете, дядя, – сказала Ядвига, – я никак не пойму, зачем это он с такой уймой народа за Татры пошел?
– А ты знаешь ли, девушка, зачем у оленя рога выросли? Пути господни неисповедимы, я его благодарить должен, что такого сына дал. Да, я его за это не корить буду, а благодарить! С господом богом спорить не приходится… Эге, никак дождь будет.
– С юго-запада тянет, с Оравы, – заметила старуха.
– Яносику удача должна быть, – добавил старик как бы про себя, – он хочет людей сравнять и не тут, не к Польше, грабить, а далеко. Такого разбойника и бог хранит и люди благословляют. Пойдем, старуха, в избу, холодно! Да и ужин готовить пора. Скоро пастухи придут.
Старики ушли, вместо них пришел работник Мацек со скрипкой и сел около Ядвиги, в которую был влюблен, но на которую и смотреть не смел, так как она была богата, а он был батрак да еще очень молод.
– Мацек, о чем ты думаешь, когда играешь? – спросил Войтек, повторяя вопрос дяди.
– А о чем мне думать? Играю, да и все тут! – ответил Мацек.
– А крестный, Саблик, наверно, когда играет, о прежних временах думает.
– А Кшись о корчме, – засмеялась Кристка.
– Я играю так, как слышал от людей, – сказал Мацек. – Только больше люблю играть вечером, днем не то…
– Ведь и лес вечером лучше шумит, – отозвалась Ядвига.
– Правда, когда такая тишина, как сегодня, тогда, скажу тебе, Войтек, скрипка словно сама играет. Как будто кто-то за тебя водит смычком.
– А ведь кто-нибудь, наверно, песни придумывал? Ведь не сами же они родились, – заметил Войтек.
– Это верно. Наверное, был такой человек.