Легенда
Шрифт:
А потом, когда я увидела его рядом с умирающей Лоттой, поразилась тем, как тяжело Крейн это перенес. Казалось, это выходило за рамки просто ужасающего зрелища бедной девушки, это казалось личным, и Крейн почти потерял самообладание. Он всегда был таким сдержанным, поэтому то, как Бром уводил его и утешал, чуть не разбило мне сердце.
Теперь я чувствую тяжесть в душе Крейна, его энергия превращается в печаль, а в глазах появляется грусть. В кои-то веки я жалею, что не могу дать ему такое же чувство безопасности, какое он дает мне.
—
Ему не нужно объяснять, что это значит.
И снова я боюсь, что ворота не откроются и защитные чары будут сдерживать нас, но, к счастью, они позволяют нам пройти, и в тот момент, когда мы проходим, Крейн пускает Пороха в галоп, а Сорвиголова, будучи моложе и быстрее, легко вырывается вперед.
Крейн молчит, пока мы несемся по окутанной туманом тропе, деревья со свистом проносятся мимо нас, туман цепляется за наши лица, как пальцы, воздух наполняет грохот копыт, когда мы следуем за Бромом и Сорвиголовой. К тому времени, как мы проезжаем болото Уайли, погода меняется и туман рассеивается. Послеполуденное солнце пробивается сквозь деревья, и я моргаю, как будто никогда раньше не видела света.
Как только мы проезжаем по мосту через Холлоу-Крик, нам кажется, что мы попали в совершенно новую страну. Небо пронзительно голубое, с высокими белыми облаками, над золотистыми полями щебечут скворцы. Вдалеке река Гудзон сверкает так, что у меня режет глаза. Я вижу дом Мэри и чувствую, что меня тянет к ней, хочется узнать, как она. Что произошло после костра? Слышала ли она, как я стучала в ее дверь и звала на помощь? Вернулась ли ее лошадь?
Но с этим придется подождать. Мы галопом проносимся мимо ее дома, а затем мимо моего. Я не могу отвести взгляда от входной двери, думая, что мама в любой момент распахнет ее, чтобы остановить нас, но ничего не происходит, и через несколько секунд мы удаляемся.
Мы едем быстро до самого начала города, где Крейн и Бром переводят лошадей на рысь, затем на шаг, когда мы добираемся до главной улицы, чтобы у Пороха и Сорвиголовы было время отдохнуть. Полицейский участок расположен на другом конце города, так что мы потратили немного времени, проходя мимо магазинов и всяких зданий.
Несмотря на то, что мы были здесь на прошлой неделе возле костра, немного неприятно снова видеть цивилизацию, особенно днем. Все эти белоснежные здания, ярко сверкающие на солнце, праздничные осенние витрины с резными тыквами и стеблями кукурузы, идеально подстриженная ярко-красная и оранжевая листва деревьев вокруг площади.
Как я и ожидала, горожане пристально смотрят на нас, некоторые перешептываются друг с другом, когда мы проходим мимо них. Я уверена, что все меня узнают, но Крейн для них чужой, и, судя
— Учитывая, что школа для ведьм находится прямо у них под носом, они кажутся ужасно мнительными людьми, — размышляет Крейн себе под нос. — Они что, никогда раньше не видели двух людей, едущих на одной лошади?
— Они, наверное, удивляются, почему я с тобой, а не с Бромом, — тихо замечаю я.
— А, так они заметили, что золотой мальчик вернулся, — говорит он.
Мы спешиваемся и привязываем лошадей возле станции, а затем заходим внутрь.
Констебль Киркбрайд сидит за своим столом, попыхивая трубкой и просматривая какие-то бумаги. Он удивленно поднимает кустистую седую бровь.
— Чем я могу вам помочь? — спрашивает он с бостонским акцентом, откладывая трубку.
— Мы хотели бы сообщить о самоубийстве, — прямо говорит Крейн, опираясь руками о стол констебля.
— Боже мой, — говорит констебль. Он смотрит на меня и Брома и, нахмурившись, переводит взгляд на Крейна. — Что случилось?
— Молодая девушка по имени Лотта, — говорит Крейн. — Она спрыгнула с крыши. Есть много свидетелей, которые видели, как это произошло.
— Боже милостивый, — говорит он, перекрещиваясь и доставая перо, чернила и лист бумаги. — Как, вы сказали, ее звали? Лотта?
— Да, — нерешительно продолжает Крейн. — Я не знаю ее фамилии, но думаю, вы можете это выяснить. Необходимо сообщить ее родителям или родственникам.
— Конечно, конечно, — говорит он, записывая. — Где и когда это произошло?
Пауза. Я слышу, как Крейн сглатывает.
— Это произошло сегодня утром около половины десятого утра в школе, где я преподаю. Институт Сонной Лощины.
При упоминании об институте констебль напрягается, а затем медленно откладывает перо и откидывается на спинку стула.
— Понятно.
— Что понятно? Почему вы не записываете? — Крейн протягивает руку и нетерпеливо постукивает по бумаге.
Констебль сердито смотрит на него.
— Я не записываю, потому что это не мое дело.
— Что вы имеете в виду? — спрашиваю я, становясь рядом с Крейном.
— Самоубийство — это не мое дело, — говорит он, складывая руки на груди. — Если не было никакого преступления, то я не при чем.
— Но, казалось, вы считали это своим делом, пока он не упомянул школу, — говорит Бром.
Констебль, прищурившись, смотрит на Брома.
— О, это ты. Знаешь, когда я увидел тебя пару недель назад, я не сначала не понял. Но это ты, Эбрахам Ван Брант. Много лет назад мы перевернули весь город в поисках тебя. Мы думали, что тебя убили. Похитили. Избили мародеры. И вот ты вернулся в Сонную Лощину, словно вышел всего лишь на вечернюю прогулку.
— Вы должны быть счастливы, что один из ваших любимых граждан вернулся, — язвит Крейн. — Или вы бы предпочли, чтобы он оказался мертвым?