Легенды Древесных и Каменных Улиц
Шрифт:
Таким образом Оливка очутилась на белом пыльном перроне, провожая тоскливым взглядом удаляющийся красный, как хвост кометы, поезд. Жара коснулась её кожи, дыхнула горячим сквозняком из здания вокзала, на пороге которого ждала старуха в выцветшей цыганской шали с корзинкой продуктов, среди которых угадывалась бутылка можжевелового джина.
– Надо бы отметить твой приезд, – такова была первая реплика из уст бабушки, которую она видела впервые за тринадцать лет.
Лицо её было точно печеное яблоко, руки со вздувшимися венами-реками, ноги – сухие палки, в полосатых клоунских носках, обутые в шлепанцы-мыльницы, седина волос не могла спрятаться за дешевым слоем краски цвета «лесной орех»,
Критично осмотрев бабушку, внучка вынесла им обеим приговор. Это, мол, из-за её генов у Оливки хромая нога, к старости высохнет совсем и будет такой же палкой – не согнуть, не разогнуть, проклятие какое-то, не иначе. Несмотря на солнечный день и яркие краски лета в душе Оливки воскресла прежняя темнота, где пусто, холодно, звуки разные, то вой, то гул, то вообще душераздирающие стоны, и не выбраться от бессилья. Многие на обеих ногах от падения туда не удерживались, что уж говорить про хромоножку. Оливка сморщила носик, боль в короткой ноге скручивалась всё сильнее и сильнее, будто пружина, отдаваясь неясной тяжестью в виски. А мама ей твердила, что уныние – большой грех. Папа же парировал: надейся, дочка, на лучшее, но приготовься к худшему. Вот и теперь – папа оказался прав.
Оливка ей тут же заявила, мы с тобой незнакомцы, но давай попробуем поладить, раз уж нас навязали друг другу. Смелая худосочная девчонка в красных шортах и зеленой майке, лягушонок не иначе, протягивала ветвь мира. Олив, Ноева олива, можно просто – Оливка. Рот до ушей, аж уголки дрожат, так натянула вынужденную улыбку. Глаза большие, густо-зеленые. Уши слегка торчат – это ей от зятя досталось в наследство. Нос короткий, аккуратный, как у матери и деда, которого Оливка вряд ли когда-нибудь увидит воочию, да даже на фотокарточках не сохранился его облик, лишь в дырявой памяти бабушки. Волосы обстрижены по подбородок, убраны от лица к вискам блестящими заколками-бабочками.
– На самом деле мы с тобой знакомы, только ты мелкая пискля была тогда. Сейчас тоже не особо подросла, – бабуля скосила мутный взгляд вылинявших зеленых глаз на хромую ногу внучки.
Оливка остановилась передохнуть. Кепка, которую вручил перед отъездом отец, была ей великовата, поэтому она постоянно приподнимала козырек, чтобы видеть дорогу. Заколки под ней мешали, давили на голову, пришлось снять и убрать в карман шорт. Кепка до сих пор пахла магазином – ароматизированный воздух, пластик, кофейные зерна и персиковая жвачка. Оливка очень любила папу, он многое для неё делал, заботился, искал способы облегчить боли в её ноге. И сейчас кепка оказалась очень кстати, в отличие от блестяшек-заколок, которые навязала ей мама…
Шли они, казалось, целую вечность. Дорога была волнообразной, приходилось прилагать усилия взбираясь и осторожно спускаясь в очередную выбоину. Кругом одни ивы – шумящие зелеными косами, шепчущиеся, хохочущие меж собой над девчонкой-калекой. Рядом с ними всегда присутствовал запах воды. Оливка почмокала пересохшими губами. Неужели у бабули из питья только этот проклятый джин?
Бабушка будто прочла её мысли и выудила из корзинки стакан с клубникой.
– Ешь смело. Мытая.
– Спасибо.
Оливка взяла из стакана одну из больших клубничин, впилась зубами в алую мякоть и заслышала в косах ив хихиканье.
– Не бойся. Это русалки выползли из озер, локонцы расчесывают, чертовки. Утянули на дно моего любимого! Эй, рыбьи девки, а ну – кыш отсюда!
Воздух взорвался от шлепков рыбьих хвостов и плеска водной глади. Подул вялый ветер, зашелестели ветви ив, грациозных,
Бабушка замахнулась сухоньким кулачком в сторону ив, затем почувствовала на себе ошарашенный взгляд внучки, чуть не подавившейся ягодой.
– Чего, не веришь? Поживешь с моё, ни в такое уверуешь!
Она залилась сатанинским смехом, дребезжа бутылкой джина в корзинке. Оливка прожевала клубнику и поплелась за старухой в клоунских носках и со скатанными бирюзовыми тенями на веках дальше.
Ягода оказалась кислой-кислой… Хорошенький прием.
Вечером бабушка накормила её исправно, позабыв о неудачном инциденте утром. Яичница-болтунья с помидорами и зеленым луком, тосты с козьим сыром и беконом, сладкий джем из ежевики, не чета купленной у торговок с Юго-Восточного Базара клубники. Потом был крепкий черный чай с сушками на крыльце, где бабушка раскидала седалищных подушек, как она их обозвала. Чтоб внучке было удобней и её ножкам. После чая и полстакана джина бабушка пустилась в рассказ о недошедших до Оливки письмах и просьбах дочь приезжать почаще. Но мама Оливки с годами ушла в работу, пациенты отнимали много сил и терпения, а смотреть, как мать спивается на этой своей странной Улице Ив, у неё не было резервов.
Улица Ив – If Avenue, как писала остроумная бабуля, в обнимку с бутылкой джина и корнишонами. Улица «Если». Если бы парень женился на бабушке Оливки, то не утонул бы в том озере, если бы не союз матери и отца Оливки, то она была бы здоровой и крепкой, гибкой и стройной, как ива. Она же даже плавать не может, бедное дитя. Вот про маму с папой – это старуха зря сказала. Отец совершенно был не причем её хромоты.
– Если бы, да кабы. Меня вообще могло бы и не быть! Ни только у мамы с папой, но и здесь и сейчас! – кричала на очередные излияния сумасшедшей старухи Оливка, швыряясь плоскими подушками в стрекочущий ночными насекомыми и благоухающий ночными цветами запущенный сад.
– Знаешь, русалка тоже хромала, когда стала человеком. Каждый шаг причинял ей боль. Променяла хвост и сестер-шутниц на мужика-красавца. А он… Он…
– Хватит. Русалки, мужики, джин. Бабуль, давай спать, а?
Ей смертельно хотелось домой, но она прекрасно понимала, что для её больной ноги здесь лучше. По крайней мере, пока там не пройдут дожди и холод, и мама с папой перестанут грызться из-за её здоровья…
В ежевичных кустах прятался сверчок, пиликал и пиликал всю ночь. Оливка лежала плашмя на жестком матрасе, набитом конским волосом, на плоской седалищной подушке, расшитой ромашками и беззвучно плакала, сырость разводила. Вот такая она слабенькая, хиленькая, зачахшая веточка мира.
А потом всё переменилось. Появились друзья-соседи и даже романтический интерес. Она понимала – шансы ровны нулю, но как же приятно и больно одновременно было влюбиться впервые в жизни. Как откусить заветную алую ягоду клубники и обнаружить кислинку в самой сердцевине. Чтобы хоть как-то выразить чувства Оливка стала рисовать, много, многострадально, как высказалась Мистика – мрачная, специфичная натура, даже в жару носила кофту с длинными рукавами и темные кеды. Филин появлялся не часто, бабушка его терпеть не могла. Из очередных пьяных излияний Оливка поняла, что он сильно напоминал своего погибшего деда в этом же возрасте. Вот беда-то… Кому бабушка была всегда рада, так это Санни – девочке-блондинке в «деревенских» платьях с парусиновыми кедами. Наверное, в ней она видела себя прежнюю – задорную, приветливую, лучистую. С Санни заглядывал и Ром – самый старший и солидный из их компании. Оливка в тайне ревновала Рома к Санни, изводила себя мыслями, что это они всё время вместе к ней приходят, и что делают, куда уходят?