Легион
Шрифт:
– Ни асса, уверяю тебя. Я просто переговорил с одним своим старым другом.
– С кем?
– С Титинием Капитоном. Он сейчас в силе у принцепса.
– Все ясно, – помрачнел Клавдий. – Ценю твою откровенность. Разумеется, этот благородный человек не взял с тебя ни асса, если ты простил ему те два миллиона, которые он нам задолжал.
– Не простил, а лишь немного отсрочил…
Клавдий махнул рукой и пошел в баню.
Истекая потом в парилке-пропгимнии, он думал, что отец в общем-то рассудил правильно: со всесильного секретаря императора столь большую сумму так просто, через суд не взыщешь. Гораздо проще самому попасть под суд на основании вздорного доноса. Логичней было попытаться добиться себе каких-либо благ под залог этой суммы. Однако Клавдия не переставала бесить отцовская привычка все решать за него. Еще в ранней юности он выказал крайнее отвращение к торговле, и тогда отец принялся продвигать его в магистраты. Клавдий гордо ушел в армию, но отец исхлопотал для него теплое местечко
Но хатты не собирались сдаваться. Подстегнутые успехами дакийцев, оттесненные за Рейн германские племена готовили новое восстание. Отдельные отряды тайком переправлялись через пограничную реку и нападали на городки канабы, вырезали разбросанные по границе гарнизоны, грабили своих же оседлых германцев, которым и без того несладко жилось под железной пятой римлян-оккупантов.
За время этого странного вооруженного до зубов перемирия за семь лет, наполненные стычками, разъездами, боями и томительным, повседневным ожиданием тревоги, Клавдий уже изрядно отвык от роскоши настоящей римской бани, от прохладных бассейнов, подогретых полов и опытных массажистов. Под ловкими руками банщика, он расслабился и задремал.
За обедом (ел он в одиночестве, отец обиделся и сказался больным) принесли записку от Капитона. Император ждал Метелла в двенадцатом часу [34] , сразу после ужина,
Глава VI
Памятник я воздвиг меди нетленнее;
Царственных пирамид выше строения,
Что ни едкость дождя, ни Аквилон пустой
Не разрушат вовек…
Истошно кричавшие чайки метались над пенными водами седого Каспия, будто вознося к небу жалобы на неистового «хазри», который с памятного праздничного дня обрушился на полуостров Апсу-Рам-Ана, Страну-Морских-Пучин, позже ставшую Апшероном. Примчавшийся из студеных просторов неоткрытой тогда еще Гренландии, ветер обдал морозным дыханием летние римские лагеря в Британии, раньше времени ударил снегопадами в Галлиях и Германиях, подморозил уши скифских коней в степях Причерноморья и, набрав силы и злобы на вершинах Большого Кавказа, обрушился на лежавшую в низине Страну Алуан и на полуостров, острым, круто загнутым рогом вдававшийся в центр Гирканского моря. Он дул уже третий день, ровно и неутомимо, с удивительным упорством и старанием, достойным лучшего применения, разбрасывая солому с крыш, валя жидкие круглые крестьянские хижины «дейирми», вздымая тучи мелкого колючего песка.
34
По древнеримскому исчислению времени около 7 часов вечера.
Выбираясь по утру из своих «карадамов», землянок и полуземлянок, сельчане Ширванской равнины, глядя на безотрадно повисшее серое небо, сплевывали скрипучую пыль и поглубже нахлобучивая мохнатые бараньи шапки, брели в поля. Какой бы ни была погода, земля ждать не могла. Требовалось подготовить поля к «торпаг сую», первому поливу, который закладывал основу будущего урожая. Без забот и повседневного труда не вырастишь ни ячменя, ни риса, ни знаменитой «сангаланской» пшеницы. Но земля эта была до такой степени плодородна, что и без особых хлопот одаривала жителей и маслинами, и орехами, и виноградом, и фруктами – и всего этого добра было без счёту и меры, тогда, две тысячи лет тому назад.
А ветер крепчал.
Под его студеным, леденящим душу посвистом ежились две с половиной тысячи человек, которые тесали камни, месили раствор, унылой вереницей передавая друг другу кадки
Башня вырастала на глазах. Вроде вчера еще она была не видна, лишь жалкий загончик из камней сиротливо стоял на могучей скале, будто самой природой созданной служить постаментом исполинскому памятнику, – а нынче она уже почти достигла уровня крепостных стен и неудержимо росла дальше, ввысь, устремленная к небесам. Идеально круглая, с длинным выступом, направленным к морю, она должна была вознестись выше всех окрестных строений и была бы далеко видна и подходящим к бухте кораблям, и с башен Сабаила, и с вершин крепости Ал-Бак-ус, нерушимой твердыней высящейся на холме, неподалеку от новой, строящейся столицы страны, Атеши-Багуана.
Стоя на балконе своей комнаты, Зармайр лишь щурился от пронизывающего ветра, который осыпал его мелкими, хрустящими на зубах песчинками. А ветер стонал, пыльными смерчами завивался на дорожках. Неожиданно особенно крепкий порыв его ударил в башню, и один из каменщиков не удержался на хлипких мостках и с диким воплем упал вниз, к подножию скалы. Все остальные побросали работу и сбежались к его скорченному телу, придавленному тяжелым камнем.
Царь скрипнул зубами и выплюнул песок.
– Ещё одно недоброе предзнаменование.
– Глупости все это, – быстро забормотал мобед [35] Агирра, нервно выдергивая изо рта занесенную туда ветром прядь собственных нечесанных волос. – Глупости, глупости… Пустые суеверия. Не думай об этом.
– А о чем же мне еще прикажешь думать? – вздохнув спросил царь. Сами боги восстают против меня, шлют недобрые знамения…
Мобед нервно хихикнул.
– Прежде всего, давай не будем прислушиваться к хору бездарных толкователей. Да, на празднике богини Луна действительно исчезла на некоторое время. Но ведь потом вновь появилась. И жертва за это время впрямь сбежала. Но ведь я с самого начала говорил, что Агура Мазда не любит кровавых приношений. Да и цепи порядком проржавели. А Луна – это прежде всего небесное светило, а уж потом символ богини. Так и огнь – он вначале тлеет, горит, угасает, а уже после всего олицетворят вечный бессмертный дух божественного Мазды. И ведь никто не пугается из-за того, что очаг вдруг погаснет. Так же и светилам свойственно затмеваться. Я и сам два раза видел затмение Луны и один раз Солнца, хвостатую звезду и даже пережил падение камней с неба. И, как видишь, остался жив и здоров. И Парфия, где я всё это видел, до сих пор целее целого. В год, когда прилетела хвостатая звезда, Вологез разгромил ромеев. А уж на что все вопили дурными голосами о дурном предзнаменовании. Вот и сейчас: ну, человечишко упал ничтожный смерд. Если он праведник, то воссядет у престола Мазды. Если грешник, то пойдет в пасть Ажи Дахака – и весь разговор,
35
Мобед – священнослужитель в зороастризме. По представлениям зороастрийцев мобеды являются потомками первых учеников пророка Заратуштры.
– Дурачком прикидываешься? – Зармайр пронзил мага тяжелым взором. – Ты меня не убеждай, убеди их! – он мотнул головой в сторону толпы рабочих, откуда доносился общий гвалт и отдельные гневные выкрики.
– И они будут убеждены в твоей правоте, видя царственную решимость и твердость духа. У хорошего пастуха овцы не разбредаются, и волки опасаются их тронуть.
– Эй! – Зармайр перегнулся через перила балкона и крикнул стоящему у ворот стражнику. – Эй, ты! Пойди и узнай, почему они перестали работать. И пообещай плетей, если не перестанут бездельничать! – Царь с ненавистью воззрился на бурлящее и галдящее человечье стадо, столпившееся у подножия башни.
Но к балкону уже подбежал сотник и повалился в пыль, воздевая руки и посыпая главу песком.
– Беда! Беда, пресветлый государь! Они не хотят работать! Они боятся! Говорят, что слишком сильный: ветер!
– Что ты сказал, пройдоха! – вскипел Зармайр. – Или впервые на Каспии дуют ветры? Пусть немедленно начинают работать или я оставлю их еще на два срока!..
– Но там и в самом деле очень сильный ветер, – раздался негромкий голос из комнаты.
Зармайр резко обернулся и грозно взглянул на стоявшего на пороге безбородого мужчину лет сорока в белом одеянии, облегающем его стройную фигуру множеством складок, и в белоснежной высокой чалме. Вместе с ним на балкон вышла Зуммуриада. Она была в коротком, расшитом золотом парчовом кафтане, ниспадавшем на шелковые шальвары. Волосы девушка были распущены и схвачены на лбу диадемой, придерживающей несколько ниток крупного жемчуга. В руках, она держала раскращенный свиток пергамента с аккуратно вырисованными чертежами.
Зармайр собирался уж было одернуть смельчака, смешать его о землей сокрушительной силой своего гнева, но сдержался, встретившись со взглядом дочери, и сказал?
– Занимайся своим делом, Мултан, рисуй свои домики, а наше дело их строить и как можно быстрее.
– Никакое дело не будет спориться в руках злых и голодных людей, – возразил зодчий. – Ты оторвал их от жен и детей, по два месяца они трудятся задаром и питаются впроголодь…
– Но где ты прикажешь мне брать рабов? – язвительно осведомился Зармайр, – Нападать на соседей и угонять жителей в полон?