Лёха
Шрифт:
У Лёхи вроде как на долю секунды глаза словно бы надеждой осветились, но тут же погасли. Он пожал плечами безнадежно совершенно.
— Чего спрашиваешь? Я же вижу — ты уже для себя решил все — пробубнил Лёха.
— И чего это я решил?
— Глаза блестят, побледнел. Драться решил, ясно же.
— Но это я решил. Ты ведь тоже человек? Вот и говори!
— Не уйти нам живыми…
— И все таки?
— Ну, драться, так драться — хмуро ответил потомок. И Семенов с радостью увидел — что и спутник его решился, можно на него положиться, больше всего боялся разочароваться, ан нет, ничего так держится. Только вот настроение у него похоронное, это плохо, подбодрить надо, обязательно это надо, как делали
— Андрей, держись бодрей! — ляпнул для начала не шибко гораздый в речах боец.
— Я не Андрей! — тут же огрызнулся потомок.
— Это поговорка — пояснил Семенов и вдруг неожиданно для себя родил весьма удачное: «Лёха, не все так плохо!»
— Да ладно тебе меня тетешкать, не маленький. А сдохнуть — не велика сложность, смогу, чего уж там — вздохнул воспитуемый.
— Не, так не пойдет. Дохнуть для нас рановато. Победить надо — и не сдохнуть.
— Ага. Завтра Берлин берем или уже сегодня к вечеру? — ехидно вопросил язва в наряде старшины ВВС.
— Погодь. Я так мерекую, что это разведка скорее всего. Маловато их для боя. Опять же ни пулеметов, ни минометов у них нету, легко вооружены. А немцы без пулеметов-минометов никуда. Значит на бой серьезный они не настроены, это у них прогулочка такая, разведывательная.
— Может, не дали им пулеметов? Полицаи типа — уже немного оживая, уточнил Лёха.
— Может и не дали. Мы когда паровоз-то бабахнули, там вообще ихние железнодорожники были. И с нашими винтовками. То есть разрешение на оружие у них было, да только не на серьезное. Так что и это всякие могут быть. Может им по штату минометов не положено. А может они вообще сбродные — осенило красноармейца.
— Это в каком это смысле? — заинтересовался человек из будущего времени.
— В самом что ни на есть прямом. Выкликнули добровольцев — кому охота в лесу погулять — вот и набрали. Любому немцу понятно — в лесу лучше охотника пользовать, чем шофера городского, к примеру сказать. А в городе — наоборот. С одной стороны — если так — нам хуже, с лесовиками хлопот не оберешься, с другой — с бору по сосенке если — то оно проще.
— Ничерта не понял, но проехали. Ты это к чему?
— К тому, что раз паровоз взорван и дорога попорчена — им надо принимать меры. Самое простое — пугануть партизан, чтоб убрались отсюда. По следам у паровоза понятно будет, что народу у нас не так много, да с оружием беда просто — иначе ломаные винтари не утащили бы. С харчами тоже беда, но запасец мы себе сварганили. Значит пока нас можно обидеть и малой силой, а если не получится обидеть — так если узнают где лагерь, нам эвакуироваться придется, насиженное место бросать, терять всякое полезное при спешной эвакуации, сам же видал, как оно получается. Значит, опять же нам придется новую базу строить, а зима скоро, никак в шалашах не проживешь, придется землянки копать, снова запасы запасать, а воевать времени не будет. Опять же морально нестойкие глядишь лататы зададут, дезертирство начнется, народишко-то в отряде всякий собрался. Смекаешь? Немцам по-любому выгода. Разгромили нас — отлично, с места согнали — тоже хорошо, а уж победу свою они распишут, как завзятым охотникам подобает, в цветах и красках. Но мы им обедню можем испортить.
Лёха ничего не ответил, только яростно зачесал в затылке. То ли мыслить начал старательно, то ли пара лосиных мух прилетела. Но вроде как не такая безнадега у него в глазах теперь стояла и Семенов взялся закреплять успех:
— Нам главное что? Чтоб они оглобли назад развернули, да такими малыми силами больше не совались. И тут у нас есть возможность им в миску нагадить.
— Только вот мы живы уже не будем — все-таки возразил потомок кислым тоном.
— Это бабушка надвое сказала, не будем ртом мух ловить — и
Потомок заинтересованно, но недоверчиво глянул на поющего соловьем Семенова. Тот и впрямь выглядел воодушевленным, да и говорил много, обычно-то придерживаясь правила, про молчание — золото. Но тут надо было языком помолоть. Потому как напарник в бою, где всего вояк двое — это половина войска. И про моральное состояние боец помнил.
— Помнишь, когда мы ждали в засаде кто придет — лесник с лекарем или полицаи?
Лёха поежился, заново ощутив нудное ожидание под холодным дождиком. Помнил, да.
— Так вот там лейтенантик умно приказал — если это припрутся враги, то наносим им самый большой ущерб за самое короткое время, и — отходим, отвлекая их внимание от лагеря. Ты ж раненых сам таскал, знаешь, что это за удовольствие — тащить по лесу носилки. Помнишь ведь, а?
Лёха опять поежился. Он и это помнил.
— Значит нам надо всего-навсего устроить нормальную засаду, обстрелять их — а учитывая сколько у нас патронов, много времени это не займет, и уносить ноги. Собаку бы хорошо им выбить, тогда они совсем никуда.
— Ну, обстреляем — ответил потомок кисло и сам того не замечая, поморщился, повел плечом, помнящим, видать, ушиб от приклада — они залягут, потом справа слева полезут — и усе, наше вам с кисточкой!
— А вот тут — как обстреляем. Нам их даже не убивать надо, нам их надо перекалечить. Убитому все равно, он может и полежать, пока товарищи по лесу бегают. Ему торопиться уже некуда. А вот с ранеными — все совсем наоборот. Их быстро надо в госпиталь доставить, там время не то, что деньги, а вообще жизнь. Смекаешь? Нам наш фельдшер так и говорил — раненого в живот надо на стол принести, чтоб ему там кишки промыли и зашили — не позднее шести часов, а лучше и пораньше. Дотащили — будет скорее всего живым, не дотащили — помрет. Чуешь? А на каждого раненого по лесу тащить — четверо носильщиков надо. Один ранен — пятеро вон из строя. А малыми силами, да после такой затрещины — поопасаются они дальше лезть, разве что сгоряча сразу кинутся, потому нам после засады надо будет ноги уносить, как на стадионе, гнаться долго не будут, охолонут быстро, что если нарвутся еще на одну засадку, так тащить из лесу будет некому. И некого.
— Все обломилось в доме Смешанских — крутилось в голове у Лёхи, пока взвинченный красноармеец спешно выкладывал ему диспозицию будущего боя. По оживленной мимике, по резким жестам понятно было — боец для себя все решил и уже готов к выходу на ринг. Вот сейчас ему поднять канат — и скользнет в драку. И что удивляло — вроде мухоротенький колхозник, а уже все просчитал, прикинул и план действий составил. Ну, прям товарищ Сухов, только помоложе, да без нагана. Тут Лёха пошмыгал носом, потому как получалось, что он тут либо Саид, либо Петруха. Быть Саидом как-то не выходило, а Петрухой — не хотелось.
Вот как-то в кино все просто было. Раз — и смело в бой. И без всяких сомнений. А тут аж в животе закрутило, да впридачу еще и в своих чувствах разобраться было трудно.
С одной стороны нож острый был лезть под пули хватких ребяток, которые в лесу как дома. Честно себе признаваясь, Лёха понимал, что те стычки, в которых он принял самое деятельное участие были в общем потасовками, а не боями. И оба убитых им немца, если уж так, для самого себя, положа руку на сердце, говорить — были тыловыми обсосами. Нет, разумеется они были важными для Рейха фигурами, благо повязки нарукавные у них были как у Штирлица и папаши Мюллера, но они не были солдатами. Обученными, натасканными, привычными воевать и убивать. Сколоченными в команду. Что такое нормальная команда — Лёха отлично знал. Своими глазами видел и разницу между сработанной командой и просто кучей народа.