Лёха
Шрифт:
— Умер — просто ответил Семенов.
— А тебе чего сказал? — уточнил Петров.
— Часы велел взять и сапоги. На хлеб поменять, если что.
— Понятно… А с этим как? — кивнул Петров на очумевшего Лёху.
— Нашим велено доставить в целости и сохранности. И переодеть, чтоб внимания не привлекал.
— Легко сказать. И наши тут рядом и промтовары на каждом шагу — проворчал Петров.
— Ладно тебе. Что-нибудь придумаем. Сначала Уланова похоронить надо.
Петров кивнул. Его лопатка саперная осталась рядом с вещмешком у стрелковой ячейки, но Семенов свою уволок, да и Жанаева сохранился миномет-лопата, так что выкопать могилу для командира было просто. Сменяясь, вырыли в рыхлой лесной почве соразмерную с маленьким лейтенантом могилу, аккуратную, уважительную. Постояли, помолчали. Потом Семенов деловито снял с уже холодной руки тикающие часы — тяжелые, увесистые, с откидной решеткой вместо стекла, чтоб в темноте можно было наощупь, потрогав стрелки, понять сколько времени. Стянул хромовые сапоги, такие маленькие, что впору было женщине носить. Еще осталось от командира в наследство фуражка, ранец с личными вещами и кожаная планшетка. Да еще приказ этого чудика пасти и охранять. Пока не подвернется грамотный человек, который, может, что полезное и узнает. Сам Семенов сильно сомневался в этом, больно уж видок у клоуна был нелепый. Артист, наверное.
Петров, было, стал класть на дно могилы свою шинель, но Семенов его остановил, наломали и нарезали ножиком еловых лап и березовых веток, хорошую подстилку сделали, как для живого постарались. Аккуратно уложили на ветки легкое тело, накрыли лицо фуражкой. Все-таки получалось как-то нехорошо, не такой человек был Уланов, чтоб его хоронить как по старому проклятию, где ни дна, ни покрышки желают, но гроб в лесу взять было негде, а шинель нужна была живым — ночи уже холодные. На покрышку пустил Семенов свою шинелку, рваную до безобразия. Да и то, под укоризненным взглядом Петрова — рукава от нее оторвал. Ну, городскому не понять, а из рукавов решил Семенов сделать чуни для клоуна. Лапти бы лучше было бы сплести, дело в общем недолгое, только вот лип рядом Семенов не видал, лыко драть не с чего, а из бересты плести сложнее, да и тот же кочедык сначала вырезать надо, колодку какую-никакую сделать. Не до того.
Бросили по горстке земли в могилу и засыпали ее, сделав аккуратную насыпь. Обхлопали лопатками, подумали, как отметить. Обстругали две палочки, связали нитками и самодельный крест воткнули как положено. По военному времени, да еще и в окружении — не так уж и плохо получилось.
Вещичек у командира оказалось совсем мизер — белье ушло раньше на перевязки, жратвы разумеется не было, нашелся старенький свитер, наставление по стрелковому делу, полурастрепанный устав, несколько карандашей, тетрадка с разными хоззаписями без половины страниц и полупустой кисет. Самое ценное кроме кисета — еще ножик складной, острый, старенький, но ухоженный и наточенный. На самом дне ранца нашлась еще плащ-палатка и противоипритная накидка из промасленной бумаги. Жаль раньше не нашлись — шалашик для раненого был бы уютнее. Еще в кармашке ранца нашелся початый «мерзавчик» с водкой и завернутая в вафельное полотенце бритва «Золинген».
Теперь надо было решать — куда и как двигаться дальше. Поделили вещи, ранец забрал себе Петров, плащ-палатку навернули на Лёху, чтобы не так мерз и не отсвечивал своими дикими цветами одежонки в лесу, карандаши и тетрадку, вместе с сапогами и часами прибрал хозяйственный Семенов — он в этой маленькой группке был вроде как старшиной, а планшетку взял себе Жанаев, ранее забравший и карабин умирающего. До того был он вооружен 37 мм. минометом-лопатой, чудом какого-то умника-конструктора и в бою весь запас мин выпулил, оставшись практически безоружным. Потому, когда стало ясно, что взводный уже свой карабин в руки не возьмет, Жанаев коротышку легонькую забрал себе. На кой черт ему еще и планшетка — никто спрашивать не стал, потому что внимание отвлек этот самый клоун из будущего — неожиданно его начала колотить крупная дрожь и он сел, где стоял.
Петров в очередной раз удивил Семенова — неожиданно дружелюбно накинув на плечи трясущегося в колотуне Лёхи свою шинелку и начав успокаивать клоуна, говоря вразумительным голосом и довольно убедительно всякие подходящие утешения. Выглядело это так, будто Петров — дока в этих делах. И, пожалуй, Семенов не стал бы вмешиваться, если б не видал своими глазами совсем недавно, как покойный ныне Уланов действовал в такой же ситуации. Авторитет умершего взводного для бойца был незыблем, потому он решительно отстранил своего товарища, удивленно посмотревшего на него снизу, рывком вздернул Лёху за плечи так, что тот поневоле встал стоймя, и затряс страдальца как грушу, одновременно свирепо и громко спрашивая:
— Можешь трястись сильнее? Ты меня слышишь? Ты меня понимаешь?
И Петров и Жанаев оторопело таращились на Семенова. У Жанаева даже самосад посыпался из недозаклеенной самокрутки. Лёха попытался, было отвечать, но от тряски у него аж зубы лязгали. Наконец он злобно отпихнул вцепившегося в него Семенова и толкнул его в грудь.
Боец не обратил на это внимания, а приказал горемыке приседать. Теперь уже трое таращились с удивлением, но, тем не менее, Лёха приседать начал. Плохо приседал, отметил про себя Семенов, старшина Карнач такие приседы в зачет бы не посчитал, но все-таки приседал.
Первое обалдение прошло, Жанаев суетливо и бережно стал подбирать рассыпавшиеся табачные крошки, Петров закрыл полуоткрытый от удивления рот, а Семенов, тоном лектора из общества «Знание» растолковывал приседающему и дрожащему одновременно Лёхе, а заодно и своим приятелям свои действия:
— Когда человек волнуется, у него в кровь такое вещество попадает — орденалин! И если человек вот так задрожал, то надо, чтобы он дрожал сильнее и вообще работал мышцой…
— Какой мышцой? — удивился Петров.
— Ну, всей, какая есть — гордо ответил знаток человеческой физиологии Семенов.
— Ишь ты… Вумный як вутка. Только не летаешь — буркнул Петров.
— Это мне Уланов рассказал — заткнул сослуживцу фонтан лектор. Против авторитета покойного взводного Петров возникать не стал, сидел, помалкивал.
— Так вот ты, Лёха, должен приседать пока дрожь не кончится. Тогда, значит, орденалин в тебе кончится, и мы тебя спать уложим, а я тебе еще и водки дам пару граммулек. Только ты уж соберись — идти далеко надо будет, пока к своим выйдем.
— Адреналин — пропыхтел, наконец, первое слово приседающий.
— Вот, Петров, а ты мне не верил! — укорил сидящего бойца Семенов.
— А если б спать сразу уложили? — все — таки огрызнулся Петров.
— А тогда у него могло бы сердце остановиться, и он бы помер. Уланов говорил, что у них так еще в Империалистическую солдатик один помре. Тоже после боя его заколотило, его уложили, шинелками накрыли — а он потом и не проснулся. Вот фершал им и растолковал что да как. А я видел, как сам Уланов тетку на станции успокаивал — ее тоже колотун тряс. Он мне тогда все и растолковал, как есть — гордо закончил Семенов.
Крыть Петрову было нечем, а и Лёха трясся уже куда тише. Наконец эта пляска святого Витта с приседаниями кончилась, и обессиленный гость из будущего сел на траву.
— Водки выпьешь? — спросил Семенов, с неохотой доставая «мерзавчик».
— Молока лучше — пролепетал голодный и обессиленный Лёха.
— Молока — это мы мигом — отозвался Семенов и кивнул Петрову. Тот передал каску с надоем и поддержал ее, пока Лёха пил. Сам бы клоун ее точно сейчас уронил — ручонки — то и так не сильно шибкие у него, да еще и ослабел. Потом Лёху совсем развезло, ему помогли добраться до лежбища Семенова, где потомок свернулся клубочком и вырубился.