Лекарство от любви
Шрифт:
— Она… сломала ногу.
— Почему вы не вернулись за новой?
— Дойти сюда было ближе, чем возвращаться, — Кай подумал, что, хоть эти солдаты и не кавалеристы, они совсем не обязательно тащились на далекий пост пешком. — У вас есть лошади? Мне нужна… нужен жеребец.
— Я не уполномочен передавать вверенное мне имущество… представителям других подразделений, господин ротмистр, — сухо ответил капрал. — Кроме того, если вы хотели продолжить путь на этом коне дальше, то это невозможно. Ни верхом, ни пешком, — он словно бы слегка подчеркнул последнее слово, и Кай понял, что теперь Штурц внимательно смотрит на его сапоги. Его заляпанные грязью, удобные круглоносые сапоги, каких не носят имперские кавалеристы.
— Вы
— Это ничего не значит, — покачал головой Штурц. — Пароль и документы сейчас уже ничего не значат. Всякий, кто попадет туда — он кивнул на дорогу, уходившую дальше в горы — станет ее рабом, хочет он того или нет. И не может быть, чтобы вы или ваше командование этого не знали.
— Из этого правила есть исключения, — сказал Кай, вновь довольный тем, что говорит чистую правду.
— Есть, — кивнул Штурц. — Ее рабом не станет тот, кто уже им является.
— Как разговариваешь со старшим по званию, капрал?! — рявкнул Кай самым солдафонским тоном, на какой был способен.
— Думаю, что должен задержать вас до выяснения, — невозмутимо ответил тот и прибавил по-уставному, но с почти не скрываемой издевкой: — Господин ротмистр.
— Ладно, — сдал назад Кай. — Я не имею права разглашать эту информацию… но раз вы ставите мою миссию под угрозу, мне придется это сделать. Сейчас я покажу вам кое-что на карте, но это строго секретно. Велите вашим людям отвернуться.
Капрал посмотрел на него с подозрением, затем потребовал:
— Сперва сдайте ваше оружие.
— Хорошо, — согласился Кай, снял портупею вместе с саблей и умышленно вручил ее младшему из солдат. Почти наверняка кавалерийская сабля была тому столь же непривычна, как и самому Бенедикту, и лишь заняла его руку, лишив возможности стрелять. Кай нарочито аккуратно, демонстрируя отсутствие каких-либо сюрпризов, достал карту и протянул ее капралу. Штурц приказал своим подчиненным сделать три шага в сторону и отвернуться. Затем развернул карту; теперь обе его руки были заняты. Кай подошел к нему с левого бока.
— Ваш пост здесь, — показал он пальцем левой руки.
— Верно.
— А здесь находится ее замок. Это предполагаемый радиус поражения, — Кай обрисовал пальцем некую произвольную окружность. — Но мы получили точные сведения, что в настоящее время она покинула замок и движется вот этим маршрутом… — он повел пальцем по карте, заставляя капрала следить за его рукой, и в тот же миг правой рукой выхватил шпагу из ножен, висевших на боку Штурца — чтобы в следующее мгновение, отскочив чуть назад, ударить снизу вверх, под локоть руки, державшей карту. Острие неприятно скрипнуло по кости, но тут же скользнуло дальше между ребрами и с неожиданной для Кая легкостью проткнуло Штурца насквозь.
Пальцы капрала конвульсивно сжались, комкая карту. Изо рта вылетела капля крови и звук типа «ээххх…» Кай дернул рукоять шпаги, опасаясь, что она застрянет между какими-нибудь спазматически сжавшимися мышцами, но она вышла из тела так же легко, как и вошла. Штурц сразу же рухнул — должно быть, Каю удалось попасть прямо в сердце.
Едва освободив клинок, Кай бросился на черноусого солдата. Тот успел понять, что происходит неладное, и даже обернуться, но на мгновение замешкался, не зная, какое оружие применить. Основное оружие горного егеря — лук, мечи они носят лишь как вспомогательное средство на случай ближнего боя, какового им надлежит по возможности избегать. И вот теперь за ничтожный миг, отделявший его от смерти, он должен был решить, успеет ли он натянуть тетиву и выстрелить в упор — или же надо бросить лук и выхватывать меч, притом, что у противника преимущество в длине клинка.
Черноусый еще попытался отбить удар шпаги луком, но клинок скользнул вверх и пронзил его горло.
— Бросай оружие! — рявкнул Кай страшным голосом последнему оставшемуся, который едва успел вновь обрести равновесие и теперь, бросив лук, бессмысленно цеплялся одной рукой за рукоять сабли, а другой — за ее же ножны.
Мальчишка повиновался, отбросив саблю так, словно она жгла ему руки. У ног Кая хрипел и булькал, схватившись за горло, его старший товарищ; кровь толчками выплескивалась между его пальцев, а его каблуки скребли в агонии мокрую глинистую землю. Кай бросил на поверженного быстрый взгляд и, убедившись, что тот едва ли поднимется, шагнул к мальчишке и упер окровавленный кончик шпаги в ложбинку над его ключицами.
— Теперь, без резких движений, отстегни и брось меч.
Юноша вновь подчинился, едва справившись дрожащими руками. Его губы тоже дергались от страха.
— Не лгать, если хочешь жить. Это все? Больше здесь никого нет?
— Н-н… — парень затряс головой.
— А лошади, то есть жеребцы, есть?
— Д-две, — мальчишка для наглядности показал два пальца, — две к-кобылы.
— Да что вы все, сговорились, что ли! — зло воскликнул Кай. Парнишка совсем посерел лицом, ожидая, очевидно, смерти в эту самую минуту, но Кай уже смягчился: — Ладно. Ты не виноват. И они тоже не виноваты. Я… сожалею об их смерти, но они не оставили мне выбора, — произнеся эти слова, Кай понял, что лукавит. Он не чувствовал сожаления. То есть с рациональной точки зрения, конечно, он предпочел бы обойтись без убийств. Тем более — без убийств людей, находившихся, по сути, на одной с ним стороне (ирония судьбы — едва ли не впервые в жизни он оказался на одной стороне с имперскими солдатами, и вот во что это вылилось) и виновных лишь в том, что честно исполняли свой долг. Но вот никаких эмоций он по этому поводу не испытывал — ни ужаса, ни раскаяния, ни отвращения. Утонувшая девочка вызвала у него куда большее смятение — хотя ее он не убивал, она погибла по собственной глупости… и все же именно тогда он почувствовал себя как человек, впервые осознавший, что неизлечимо болен. Болен болезнью, которая не сведет его в могилу — но и никогда не оставит. А сейчас… была проблема, он ее устранил, только и всего. Точнее, одну эмоцию это все же пробудило, но она была положительной: гордость, что он в одиночку справился с тремя. Поэт — с тремя профессиональными солдатами.
Со стариком и двумя юнцами, да. Но недооценивать их не стоит. Любой из них мог прикончить его очень даже запросто, и вот этот трясущийся мальчишка тоже.
— Мне не нужна твоя жизнь, — сказал он вслух. — Просто не делай глупостей.
Солдат торопливо закивал.
— Снимай свой плащ.
Парень сбросил на землю пояс и висевший за спиной колчан, затем стянул плащ и протянул его победителю. Кай окинул взором его не очень внушительные габариты, думая, придется ли ему впору и другая одежда пленника, которая под плащом должна была остаться сухой, но тут же брезгливо скривился:
— Фуу! Да ты обмочился, приятель!
Лицо мальчишки, только что смертельно бледное, сделалось пунцовым.
Кай, скривившись, осматривал нижнюю часть плаща, решая, можно ли его все-таки надеть — здравый смысл говорил, что полы плаща, при его свободном покрое, не могли коснуться внутренней стороны штанин незадачливого бойца, рефлекс противился. И тут, воспользовавшись тем, что Кай отвлекся, мальчишка бросился бежать — конечно же, не на запретную территорию, а вниз, в долину.
— Давай-давай! — насмешливо крикнул Бенедикт ему вслед. — Только не останавливайся! Повернешься — пристрелю!