Лекарство от любви
Шрифт:
Практически весь этот день Каю пришлось провести в седле — лошади, неказистые на вид, отличались отменной выносливостью (как и сами патрульные, двое из которых были местными, а двое — бывшими имперскими кавалеристами), так что им вполне хватало лишь кратких остановок. Чего нельзя было сказать о Кае, с непривычки отбившем себе всю задницу — да и боль в привязанных к луке седла запястьях не добавляла удовольствия от поездки. Хотя, если бы не веревка, он бы, вероятно, свалился с коня, ибо, не выспавшись в две предыдущие ночи, периодически засыпал в седле. Впрочем, они ведь могли заставить его и идти на веревке за чужих конем то вверх, то вниз, и это было бы не в пример хуже.
С ним, однако, обращались без излишней грубости, хотя и симпатии к будущему соратнику определенно не испытывали. И, вероятно, не только из-за ревности — для горцев он был если и не офицером (в версию о поэте они, похоже, не слишком
Кай увидел — по крайней мере, когда они въехали в первое обитаемое село. Село было как село, разве что больше предыдущих пустых. На соседнем лугу паслось овечье стадо. Из трубы кузницы валил темно-серый дым; изнутри доносились размеренные металлические удары. Двое разновозрастных, но одинаково одетых мужчин — вероятно, отец и сын — грузили горшки на подводу; запряженная в подводу лошаденка флегматично обмахивалась хвостом. Немолодая женщина с черным платком на голове доила во дворе упитанную длинношерстую козу; неподалеку возился в пыли неопределенного пола ребенок лет трех, облаченный в одну лишь коротенькую рубашонку. Прошла девушка с черными косами, в платье до пят, неся на плече кувшин с водой. Двое седых стариков в бараньих шапках, сидя на грубо сколоченной лавке под раскидистым деревом, о чем-то неторопливо беседовали. Какая-то хозяйка визгливым голосом призывала домой не то Зазу, не то Зозу, каковой мог с равным успехом оказаться ее отпрыском или супругом… В общем, обычная жизнь, текущая своим чередом. На ехавших главной улицей патрульных — и особенно их пленника в мятом офицерском мундире — конечно, косились, кто быстрым стреляющим взглядом, как девушка с кувшином, кто долгим и тяжелым, как замолчавшие при их приближении старики, и собаки сопровождали их эстафетой лая от одной околицы до другой — но точно так же, надо полагать, это село встречало чужаков и до Изольды.
Ну а что ты ожидал увидеть, насмешливо спросил себя Кай. Массовую истерию? Всеобщее сабельное побоище? В любой достаточно крупной толпе наверняка найдется некоторое количество влюбленных, в том числе и безответно — но они ведь обычно не бросаются в глаза. Люди привыкают жить в том числе и с этим. Да, если Изольда соизволит проехать здесь лично, они, вполне возможно, станут, отталкивая друг друга, кидаться под копыта ее коня. Но пока объект их страсти далеко, они живут, как любые больные-хроники в интервалах между приступами — притерпевшись к своей болезни.
Что, кстати, хорошо, ибо избавляет от необходимости притворяться его самого. Ведь на этой-то территории его уже точно должно было накрыть, и Кай замечал, как несколько раз с усмешкой поглядывали на него конвоиры — что, мол, теперь и твоя гордость сломлена, теперь и ты — раб нашей Госпожи? Но то, что он сохранял невозмутимость — внешнюю, как они были уверены — возможно, лишь прибавило ему очко-другое в их глазах, но вовсе не вызвало подозрений.
Дальше им стали попадаться и другие поселения. Не старинные села, вросшие в эти горы столетия назад, а скорее временные лагеря, оскорблявшие своей безвкусностью живописные горные пейзажи. Вместо основательно сложенных из серого камня хижин — ряды наскоро сколоченных из досок бараков, а то и вовсе брезентовых палаток. Кай представил, каково в этих палатках ночами, и поежился — а ведь скоро будет еще холоднее… Впрочем, вряд ли дело в жестокости Изольды, полагающей, что ее поклонники должны согреваться одной лишь любовью к ней. Просто строить что-то более основательное в этих горах не было ни времени, ни смысла — если Изольда намерена вскоре отправиться на покорение равнинных земель. А она, очевидно, намерена. Через пару месяцев в горах ляжет снег, закроются перевалы, возникнет опасность лавин — и тут уже никакая любовь не поможет…
В одних из этих наскоро оборудованных лагерей тоже хватало женщин и детей; целые галдящие толпы собирались вокруг повозок, с которых раздавали еду — как понял Кай, это не были сельские рынки, ее именно раздавали бесплатно, строго фиксированными порциями в одни руки. Здесь тоже работали мастерские, а неподалеку можно было заметить пасущиеся стада. Другие лагеря были, похоже, чисто военными, с часовыми по периметру и упражнявшимися солдатами в сверкающих на солнце кирасах и кольчугах. Бойцы Изольды, попарно или шеренгами, рубились на импровизированных плацах тупым оружием или под свистки безжалостных капралов бегали в полном вооружении вверх-вниз по горным склонам. «Зачем ей это? — недоумевал
Наконец, перебравшись через узкий перевал, уже почти на закате они добрались до замка. И едва увидев его, Кай понял, что один этот вид стоил всех малоприятных приключений последних дней.
Замок не просто стоял на берегу озера в месте впадения реки. Он стоял прямо на водопаде, коим эта река заканчивала свой путь, низвергаясь в озеро с высоты в добрые сорок ярдов. Непосредственно перед обрывом каменный выступ разделял реку на два рукава и далее тянулся вертикально по всей высоте водопада, а затем вновь вытягивался горизонтально вперед, вдаваясь в озеро наподобие носа корабля.
Замок был высечен в этой скале и выстроен на ней, и одно переходило в другое столь плавно, что трудно было понять, где кончается естественный монолит и начинается каменная кладка. Вертикальная часть скалы, разделившая два пенных потока, была превращена в изящную цилиндрическую башню с идущими по спирали высокими и узкими стрельчатыми окнами — то есть на самом деле башня представляла собой лишь половину цилиндра, выступавшую из скалы, а вторая, воображаемая (или все же реально прорубленная вглубь?) утопала в каменной тверди, чтобы вырасти из скалы уже над водопадом, воссоединившись с внешней половиной уже не в виде простого цилиндра, а в виде стремительно возносившейся ввысь ажурной конструкции (Кай поискал сравнение, чтобы описать ее форму — бутон? колос? веретено? пламя факела? каменный вихрь?), образованной затейливо переплетавшимися витыми колоннами, просторными арками и горизонтальными площадками и в конце концов свивавшейся в острый пик, увенчанный золотым шпилем — сиявшим в лучах закатного солнца, как и многочисленные витражи выходивших на запад окон. «Корабельный нос» внизу, в свою очередь, был превращен в огромный балкон над водой, обнесенный балюстрадой, откуда, вероятно, тоже открывался чудесный вид на озеро и водопады; под этим балконом в скале была прорублена крытая галерея, опоясывавшая «нос» по периметру — со стороны это смотрелось, как нижняя палуба, впрочем, корабля уже не столько прогулочного, сколько военного, ибо здесь узкие окна скорее напоминали бойницы. Вообще, несмотря на кажущуюся легкость и ажурность, совершенно не вязавшиеся с обычными громоздкими фортификационными стандартами, замок был очень неплохо защищен от нежеланных гостей. Попасть в него можно было или сверху по одному из двух разводных мостов, переброшенных над обеими рукавами реки над самым обрывом, или же снизу на лодке, переплыв озеро и причалив к «корабельному носу», чьи отвесные бока вздымались из воды более чем на четыре ярда.
Именно последний путь избрали доставившие Кая. По разъезженной дороге маленький отряд спустился с перевала на берег озера, противоположный тому, где высился замок, и подъехал к небольшой квадратной башенке; в воде за ней виднелся дощатый причал, а над самой башенкой высилась мачта. Старший из кавалеристов, спешившись, постучал в воротка башенки и сообщил выглянувшему в дверное окошко немолодому стражнику о доставленном пленнике. «По документам — ротмистр Густав Лихт, сам говорит, что Кай Бенедикт… поэт», — прибавил солдат тоном почти что извиняющимся, мол, не я виноват в этой чепухе, я лишь передаю чужие слова.
— Бенедикт? — страж переправы аж попытался высунуть голову в круглом шлеме из своего окошка, но оно было для этого слишком мало.
«Ну наконец-то хоть кто-то меня знает!» — удовлетворенно подумал Кай, выпрямляясь в седле.
— Скажите этим болванам, чтоб развязали меня, — произнес он аристократически-презрительным тоном. — Я прибыл сюда по собственной воле, но уже сутки не могу втолковать им эту простую истину.
Он понятия не имел, в каком стражник звании и имеет ли он право приказывать патрульным, но тот произнес что-то вроде «ну правда уж, ребята, здесь-то уж чего ж…» (что, впрочем, походило не на приказ, а на ворчливую просьбу), после чего исчез в своем окошке. Кавалерист обернулся к своим товарищам и тоже буркнул «ладно, развяжите его». Каю, наконец, освободили руки и тут же чуть ли не силой стащили его с коня, опасаясь, вероятно, как бы он не попытался угнать казенную лошадь. Тем временем у них над головами заскрипел шкив, и Кай, задрав голову, увидел, как по мачте ползут вверх разноцветные сигнальные флажки. Некоторое время они развевались на ветру, а затем над каменным «корабельным носом» поднялся одинокий флажок в ответ, после чего из отверстия в гранитном «борту», которое Кай разглядел только сейчас, выплыла лодка и, ритмично сверкая тремя взмывающими из воды парами весел, двинулась через озеро.