Лекарство от одиночества
Шрифт:
Прячу лицо в ладонях. Остервенело тру. Бутенко, так и продолжающий стоять рядом, откашливается.
– Давай-ка, девочка, я тебя домой отвезу.
Моей руки касается его огромная лапища. Я вот только сегодня, помнится, удивлялась тому, как он умудряется своими грабарками выполнять настолько ювелирно точную работу в операционной. Ч-черт, опять мысли разбегаются! Надо же…
Бутенко тащит меня за руку, я послушно иду за ним. В следующий раз осознаю себя уже сидящей в его огромном внедорожнике. Довольно стареньком, но ухоженном.
– Я отвезу, – зачем-то повторяет Георгий, стрельнув в меня задумчивым
– Отвези. Но не ко мне. Не могу…
– А сын?
– Он с родителями. Я их предупредила, что задержусь. Хотела… А там они, и… – замолкаю, сглотнув. Продолжать нет никакой возможности. Ощущение, что озвучивая это, я еще больше пачкаюсь. Хотя, казалось бы, куда еще? Год, или даже полтора мой муж приходил ко мне в постель после другой бабы, а я ничего, дура, не замечала.
Прижимаюсь разгоряченным лбом к стеклу. Не иначе как в приступе мазохизма перебираю в памяти воспоминания о том времени. Получается, они трахались, когда я была беремена? Или все началось раньше? Когда я готовилась к ЭКО? Или когда мы снова и снова пытались забеременеть сами, но ни черта у нас не получалось? И я жрала себя, я себя считала неполноценной… Я мучилась, а он…
Господи, он хотя бы предохранялся?
Колотит. Я задыхаюсь. Позорно всхлипываю, хотя вроде бы даже успела заткнуть рот кулаком.
– Эль, ну что ты? Нельзя так душу рвать.
Конечно. Он прав. Нельзя. Но та рвется в клочья и шмякается под ноги. И вот, казалось бы, что может быть банальнее измены в нашем королевстве? А я совершенно к ней не готова. А я почему-то, дура, была уверена, что Юра выше этого. Хотя бы потому, что он, мать его так, удовлетворен! Я же все ему позволяла… Все вообще. Иной раз вспоминать стыдно. Ее он трахал так же? Или Елена, в отличие от меня, подобного не терпела? А вообще, конечно, удивительно, как измена меняет оптику восприятия. Еще недавно то, что сейчас видится не иначе как грязью, воспринималось совсем не так…
– Приехали.
Машинально киваю. Быстро. То ли обычных пробок не было, то ли я просто выпала из реальности. В каком-то бреду выхожу из машины, недоуменно оглядываюсь по сторонам. Среди вековых сосен виднеется черная крыша уже знакомого дома и лоскут лазурного моря.
– Ты сказала, что не хочешь домой, – поясняет Бутенко, дернув плечом. – Или передумала?
– Нет.
Голос звучит сипло. Будто я орала, как сумасшедшая. Хотя я как раз таки не орала. Возможно, зря. Возможно, выскажи я все, что думаю, Юре, выплесни это все из себя, оно бы меня не убило? Я же струсила. Потому что тогда бы дороги назад уже точно не было, а я… Я все еще не знаю, как без него жить. А я люблю… Люблю мучительно. И эта больная любовь – как яд. Травит, травит, травит…
– Тогда давай в дом? Я что-нибудь приготовлю на ужин.
И Бутенко действительно тщательно моет руки и начинает готовить. А я молча гляжу в окно и попиваю винишко, бокал с которым он мне вручил, стоило только войти. Вручил молча. За это, кстати, ему отдельная благодарность. Не хочу сейчас говорить. Не могу…
Поджимаю под себя ноги, свернувшись в кресле калачиком. Что мне делать? Как дальше жить? Я не понимаю. Юра сказал этой своей, что любит только меня. Но, боже, как можно любить и предавать?! Как можно трахать, размениваться, воровать себя по чуть-чуть у той, кому со слезами на глазах обещал быть верным?
– Ты как любишь? С устричным соусом или с соевым?
Бутенко ставит на стол передо мной большую миску с зеленым салатом. Смотрю на его огромные ладони, запястья, предплечья, покрытые густой шерстью. Перед тем, как приступить к готовке, он закатал рукава на горчичного цвета рубашке и расстегнул пару пуговиц у горла. И да, он и правда ничего. Не в моем вкусе – слишком большой, рука в обхвате – как мое бедро, а бедро – как моя талия, взрослый опять же. Кажется, мы в последний раз отмечали его сорок три? Определенно мне нужно быть более внимательной к друзьям. Ведь я не стала бы за это ручаться…
– Эля?
– Займись со мной любовью, – выпаливаю я то, что еще даже в голове не успело оформиться, и в ужасе замираю. У Бутенко от удивления вытягивается лицо. А взгляд становится таким… таким… Не ожидал от меня такого, да? Я тоже. Не ожидала. Внутри – истерика, которой, впрочем, я не позволяю проявиться снаружи. На смену боли как-то очень резко приходит ярость. А вместе с ней – закономерное желание – отомстить, да. Желание такой силы, что, кажется, я умру мучительной смертью, если не сделаю этого.
Поднимаю ладонь и касаюсь дрожащими кончиками пальцев колючей щеки Бутенко. Как раз там, где у него в остервенении дергается лицевой нерв.
– Ты не в себе. Это не выход, – сипит он, а я зачарованно наблюдаю за тем, как его кадык прокатывается вверх-вниз, когда Георгий не без усилия сглатывает. На глазах выступают злые слезы. Я, наверное, кажусь ему жалкой. Облизав соленые губы, шепчу:
– Я знаю. Но это неплохой способ справиться со случившимся.
Мой способ. Давай же! Делай что-нибудь! Нет? Тогда я сама начну! Шмыгнув носом, вцепляюсь в пуговицы на Жоркиной рубашке. А поймав себя на том, что назвала его так, начинаю истерически ржать. Все же красивое имя Георгий подходит не для всех случаев.
– Хватит, – тяжело роняет Бутенко, утопив обе мои руки в своей горячей ладони. И мой смех как по команде стихает. Хотя почему – как? Это и была команда. Недвусмысленная такая команда прекратить выставлять себя на посмешище. Стыдно как… Растерянно касаюсь ладонями теперь уже своих пылающих щек.
– Извини, Георгий. Забыла, что Валов твой друг.
Я делаю движение вперед, обозначая намерение подняться, но Бутенко или действительно его не просекает, или нарочно не дает мне встать, продолжая нависать надо мной, свернувшейся в кресле, огромной горой.
– Я вызову такси.
– А дальше что? Поедешь искать приключений?
– Имею право! – зло выплевываю я и… с хрустом ломаюсь. Лицо, дрогнув, болезненно кривится. С губ срывается всхлип. Из глаз – тяжелые капли.
– Поплачь…
Бутенко неловко приобнимет меня, легонько похлопывает по спине и соскальзывает ладонью на плечо. В ответ я обнимаю его за шею и прижимаюсь к груди, становясь для большего удобства в кресле на колени. Рубашка Георгия покрывается пятнами от моих слез. Я отрываюсь от него. Смотрю на это безобразие, и опять такая злость накрывает! Разве Валов стоит моих слез?! После всего, что он сделал, разве… Хоть одной этой слезинки стоит? Ненавижу! Ненавижу-у-у. Как он мог? Я же… Все для него! Я вся для него! А он драл меня как последнюю шлюху, и все мало было!