Лекарство

Глава 1. В школе.

Григорий шел торопливо, шагами человека, который дорожит каждой минутой и досадует, что приходится тратить время на дорогу. Вот бы взять и сразу оказаться на месте, решить этот дурацкий, глупый вопрос и вернуться в лабораторию вовремя. «Такие головокружительные успехи, такие перспективы!» – думал он на ходу, но чем более приближался к школе, тем всё более мрачнел; брови резко подымались, точно негодуя под влиянием той или иной мысли, серые малоподвижные глаза смотрели угрюмо. Казалось, что в Григории каким-то таинственным образом соединились два человека: один довольно

апатичный и ленивый, другой – изобретательный и вспыльчивый как фитиль, готовый запросто рвануть, коль его мнение не будет учтено.

День стоял самый обычный, один их тех, которые так часто оказываются самыми что ни на есть будничными, рабочими. То ли весенний, то ли зимний – так сразу и не скажешь: по календарю первые дни весны наступили, лишь кое-где в закоулках еще можно наткнуться на грязевые лужицы, голые деревья стоят одиноко, застенчиво, едва-едва отряхиваясь от зимней спячки. Только на некоторых, самых ранних, таких как верба и вишня, пробились первые, робкие почки. Кое-где под забором, в самом солнечном месте, встречался робкий, крохотный побег с желтой головкой.

– Одуванчики повыползали, значит в самом деле весна начинается, – пробормотал Григорий, обходя заборы частного сектора. Перед ним, вдалеке, выросла обычная, советских годов постройки, школа. В его сторону смотрел тот «П»-образный угол, где располагался спортзал. Вспомнились те детские счастливые годы, та радость и азарт, с которыми он вбегал туда после утомительных уроков алгебры и геометрии.

«Что за чушь только в голову лезет?» – подумал Григорий, зарывшись в кожаную курточку коричневого цвета с двубортным воротником. Тёплый мех приятно защекотал щетину двухдневной давности.

В школе он сразу без остановок направился по знакомому коридору в кабинет учительской. Постучав для приличия, но не ожидая ответа, мужчина деловито шагнул внутрь. В конце кабинета на стене висели различные стенды и грамоты. Их разделял внушительный манометр вишневого цвета, с огромным круглым циферблатом; было почти десять часов. Слева, возле широкого окна стояла низенькая тумба и под стать ей длинный, но узкий стол. Лучи света падали на него, заливали, как весенний дождь луга, и он смотрелся весело и игриво. Напротив, у дальней стены, стоял «г»-образный стол в окружении кожаных диванов. На одном из них сидела, смотря то на окно, то на часы с манометром, еще довольно молодая, но уже суровая учительница. Высокая, статная, с волосами до плеч и без челки, она привлекала бы и молодых людей, если бы не строгие брюки со складками и серая кофточка со змейкой до шеи. Хотя более всего бросались в глаза чересчур тонкие брови, загнутые так, что незнакомец вздрагивал – дама сердится на тебя, хотя ты еще ничего и не сделал.

– Проходите, Григорий Филиппович, сделайте любезность, – без обиняков, немного взвинчено воскликнула учительница, едва завидев вошедшего.

– Да и вам спасибо за приглашение, Наталья Олеговна, – в тон ей ответил Григорий. – В который раз!

– Вот давайте сегодня без этого обойдемся! – скривилась молодая дама как от оскомины. Григорий хотел ответить в том же духе, но учительница не дала ему возможности. – Вы знаете, что ваш сын далеко не на первом месте по поведению в классе. И еще не утихла история с разорванным перед учителем математики дневником, когда ему поставили двойку. И девочки в классе

регулярно на него жалуются, что он то дергает их за косы, то прячет их сумки и ручки, то бросает прямо на уроке бумажки в них. И что же теперь? Вас я, что, должна буду видеть теперь чаще, чем учеников? Вы вообще занимаетесь его воспитанием? Мы их тут учим дисциплине, прилежности, внимательности, но совсем не тому, что ваш Кирилл вытворяет!

Григорий слушал поначалу спокойно, вяло, но ближе к концу выговора внутри закипело, пальцы нервно сжались, и он крикнул:

– Да, знаете ли, мы сына тоже воспитываем хорошему, учим послушанию, упорству в занятиях, развиваем интеллект как можем. И что же мы видим: дома и умный, и старательный мальчик, и ведет себя примерно! В школу отдаем человека, а из школы кого получаем? И сколько сил приходится тратить, чтобы вновь привести его в чувство? Что тут с ним происходит? Что он опять натворил?

В конце он с трудом себя сдерживал, чтобы не сорваться на угрожающее рычание ощетинившегося зверя. Но охотник не унимался, хотя стрелы понеслись без прежнего напора:

– Ситуация в самом деле серьезная, Григорий Филиппович. Тут уж совсем не до шуток. Дело, похоже, дойдет до учительского совета, где мне придется вынести вопрос об отчислении вашего сына. Да, восьмой класс. Да, трудный возраст. Всё это мы прекрасно понимаем... но поймите и вы, – продолжила учительница более миролюбиво, – это ни в какие ворота не лезет: начались уроки, идет учебный день; все примерные, как вы говорите, мальчики и девочки сидят за партами, учатся, готовятся, так сказать, к взрослой ответственной жизни... а где же Быстряков, спрашивается?

– А он с какой-то местной шпаной да еще с несколькими прогульщиками из других классов связался. И они за углом школы, в кустах недалеко от спортплощадки, расположились, значит, – непререкаемо, но мягче, чем завуч, произнесла вошедшая дама.

– А вот и наша Настасья Игоревна, учительница математики. Познакомьтесь, пожалуйста: это папа Кирилла, Григорий Филиппович.

Настасья Игоревна пожала ему руку, пока он ее рассматривал. Чуть полноватая женщина с завитушками волос над ушами, в плотной черной юбке, строгом пиджаке, – определенно симпатичней завуча.

– Ну, знаете, редко кому в его годы и при его характере удается избежать искушения вырваться, так сказать, на волю и на свежий воздух, – отец взял себя в руки и заметно успокоился.

– Да! Но это еще не всё, – возмутилась завуч, – они там распивали спиртное! И чудо, что еще не отравились! Когда мы их задержали, то нашли какую-то бодягу, а не вино. Где они его только раздобыли? Так разило спиртом и уксусом, что тошно нюхать. А что же будет в старших классах? Им захочется поиграться во взрослых и найти оружие?

– Извините, – пробормотал побагровевший папаша, точно выговор делали ему самому, а не про его сына. Он достал что-то из кармана, отвернулся к окну и запрокинул голову, видимо, что-то глотая. Так он простоял с полминуты, пока учительницы переглядывались и недоумевали. Впрочем, когда увидели лицо папаши, то удивились еще больше: оно, лицо то есть, всё расплылось в ширину, обмякло, щеки стали походить на щеки объевшегося хомяка, взгляд притупился, стал туманным и каким-то спокойно-довольным, как у человека, получившего долгожданную путевку в отпуск на море.