Лексикон
Шрифт:
Однажды мы проходили мимо одинокой сосны – она была едва сажень в высоту, но толщиной с бедро взрослого человека; так потрудились над ней ветра и климат. Старик поднял несколько опавших шишек и вдруг кинул одну прямо мне в лоб. Я не ожидал такого и даже не успел шевельнуться. Он рассмеялся и сказал, что я слишком медлительный. «Теперь ты знаешь, чего ждать. Лови!» Я приготовился… Движение старика было едва уловимо. Теперь шишка угодила мне в бровь, я же лишь попусту цапнул воздух. Бенба – его звали Бенба, нахмурился. «Ты ленишься. Сейчас я кину её тебе в глаз» – сказал он. Тут меня прошиб холодный пот: умом я понимал, что наставник вовсе не хочет ослепить меня, но… Тело вдруг напружинилось, я теперь ловил малейшее движение наставника – и перехватил шишку возле самого лица… Монах улыбнулся. «Ты мог выбить мне последний глаз!» – сердито сказал я. «А хочешь, у тебя снова будут два?» – спросил он.
Вопрос этот поверг меня в смятение. Надо сказать, к тому времени я уже смирился с потерей и с тем, что останусь на всю жизнь кривым. По крайней мере, я
На следующий день мы отправились в путь. Я уже говорил о способности старого монаха совершать далёкие прогулки; но в тот раз он едва не доконал меня! Мы вышли затемно; солнце поднялось в зенит, потом стало клониться к западу и, наконец, исчезло за горной грядой – а мы всё шли и шли, покуда мои ноги не стали заплетаться. Я-то считал, что усвоил уроки Бенба и теперь могу потягаться с ним в выносливости. Как бы не так… Следующим утром он пояснил мне любопытную вещь: оказывается, дело было в своего рода гипнозе. Фокус состоял в том, чтобы заворожить самого себя; для этого годился лишь определённый ландшафт с часто повторяющимися, похожими друг на друга элементами. К середине дня мы спустились в узкую долину, поросшую сосновым лесом: чередование стволов, по мнению Бенба, должно было помочь мне впасть в транс. Этого, однако, не случилось – ни в этот день, ни на следующий. Лишь на четвёртые сутки пути у меня что-то начало получаться; я поймал своеобразный ритм ходьбы, странным образом созвучный окружающей природе – и сам не заметил, как пролетело время. По моим прикидкам, мы прошли в общей сложности около двух сотен вёрст – не такое уж большое расстояние по тамошним меркам. Целью путешествия было горное озеро в окружении голых скалистых вершин и низкорослого сосняка. Там, на берегу, имелась неглубокая пещера, скорее даже ниша в нависшем над водой утёсе. Бенба дал мне понять, что в ней мы и заночуем. «То, что даст тебе новое зрение, – сказал он – спрятано дважды: в глубинах этого озера и в моём сне». Насколько я его понял, нам предстояло увидеть один сон на двоих – вещь, по моему тогдашнему разумению, невозможная. Тем не менее, я безропотно выполнил все его указания, вяло размышляя, какую статью мог бы написать для университетского вестника по возвращении в Петербург…
Места в нише хватило как раз для нас обоих. Темнело быстро, так всегда бывает в горах – и я сам не заметил, как уснул. Разбудил, то есть я полагал, что разбудил, меня свет, исходящий из центра озера, и гул. Я сел и огляделся. Была ночь; в небе мерцали звёзды. Бенба тоже не спал; он сидел, сложив особым образом пальцы, и тянул мантру. Это был странный, почти механический звук – чуть дребезжащее гудение, причем одновременно на два тона. Я не подозревал, что человеческое горло способно на такое! Звук этот каким-то образом взаимодействовал с окружающим; и вот над водой поднялся и повис Знак. Он вращался – по нескольким осям одновременно; менял свою структуру, то многократно усложняясь, то вновь возвращаясь к самой простой своей форме. Бенба замолк и обернулся ко мне. «Ну вот я и вытащил его оттуда, где хранил, – заявил он. – А из моего сна ты вытащишь его сам, поскольку он станет частью тебя. Ты готов? Тогда сними повязку» Я исполнил требуемое, ошалело соображая, с чего бы это вдруг мой спутник заговорил на славянском. Ночной ветерок приятно охладил нежную кожицу, затянувшую рану. Бенба хлопнул в ладоши; и от этого звука тело его вдруг осветилось изнутри, полыхнуло огнём – и тут же рассыпалось быстро гаснущими угольками! В тот же миг Знак обрушился в воду, подняв фонтаны брызг, как будто он был отлит из свинца. Одновременно я почувствовал жуткую резь в глазнице. Кажется, я заорал – не столько от боли, сколько от понимания: это горное озеро и было моим глазом! Только не спрашивай, как такое возможно; я не смогу ответить… Знак дошел до самого дна; но тяжесть его была такова, что он продолжал опускаться всё глубже и глубже, утягивая за собой берега, окрестные скалы, а потом и ночное небо – и вот оно схлопнулось надо мной, и мир погрузился во тьму.
Наверное, я потерял сознание – если только его можно потерять во сне. Во всяком случае, был некий промежуток безвременья – а потом я проснулся, на этот раз по-настоящему. Занималось утро. Я обернулся к Бенба – но на его месте осталась лишь горстка невесомого сероватого пепла. Когда разум сталкивается с такими вещами – он пасует; и человек невольно ищет поддержки в простых и привычных действиях. Я вошел в воду и умылся. Повязка куда-то пропала, я поискал её, но не нашел. В пустой глазнице теперь ощущалось тепло. Поскольку оно
Ты когда-нибудь наблюдала за движением часовой стрелки? Помнишь это странное чувство – отследить её перемещение невозможно, но стоит на какое-то время отвлечься, как застаешь её немного в другом положении? То же самое происходило со мной. Ближе к полудню я с удивлением обнаружил, что знаю, куда иду; а через некоторое время понял, зачем. Нет, не просто понял – я увидел! Увидел своим незрячим доселе глазом… О, это было забавно… И страшно до судорог одновременно: человеческий разум не слишком-то приспособлен для восприятия таких вещей. Я видел возможности; пересекающиеся судьбы и варианты развития событий. Не могу описать, на что это похоже: всё равно, как объяснять слепому от рождения, что такое красный цвет.
Они встретились мне поздним вечером, после захода солнца – около дюжины разнообразно вооруженных мужчин, расположившихся возле большого костра. Это были разбойники – быть может, те самые, что напали на нашу экспедицию. Страха я не чувствовал совсем – только любопытство. Мысль о том, что в диких азиатских землях одинокий путник – сам по себе товар, который можно с выгодой для себя продать, даже не приходила мне в голову. Почему-то, без всяких на то причин, мне казалось, что я много сильнее их всех. При виде незнакомца разбойники оживились. Некоторые встали и неторопливо, вразвалочку, двинулись мне навстречу, поглаживая рукояти пистолетов и сабель. Один, высокий и толстый, подошел вплотную. Я видел, как изменяется выражение его плоской, похожей на блин физиономии: сальная улыбка таяла, уступая место недоумению, а затем страху. Я не знал, как выглядит мое лицо и особенно – новообретённый глаз; впрочем, немного позже я сделал выводы и соорудил повязку. Реакция же здоровяка была довольно показательной: завопив «Шайтан!», он выхватил саблю из ножен и замахнулся.
Тогда я совершил … Нечто. Позднее я назвал это «проекция Знака»; наиболее точный из всех возможных терминов... Он вышел из моего глаза и завис в воздухе над разбойным становищем, пронзая всё сущее жутким изумрудным сиянием. Мой несостоявшийся убийца так и замер в двух шагах, с занесённым над головой клинком. К сожалению, я не представлял, что мне делать дальше: пользоваться сверхъестественными способностями я ещё не умел. Поддерживать Знак в активном состоянии было сложно: это требовало значительных усилий… К счастью, ситуация разрешилась сама собой. Сабля выпала из руки толстого разбойника и воткнулась в землю, сам же он повалился на спину, словно бревно – и остался недвижим. Проекция тяготила меня всё больше; это было странное, доселе неведомое чувство – нечто среднее между усталостью физической и умственной. Наконец, я не выдержал и моргнул; в тот же миг зелёный пламень угас. Кругом царила абсолютная тишина. Разбойники, все до единого, пали на колени, уткнувшись лицами в землю и демонстрируя склону ближайшей горы зады в разнообразной потертости штанах. Я нагнулся и пощупал пульс у покусившегося на меня. Толстяк был мёртв, как полено; должно быть, с ним случился разрыв сердца от страха.
Двумя неделями позже я добрался до земель, отмеченных влиянием цивилизации. У меня была пара лошадей – заводная и под седлом, а также некоторое количество денег, полагаю, вдвойне неправедных – взятых у разбойничков… Ну, минус на минус в математике даёт плюс, верно? Так что я не очень переживал по поводу их происхождения. К тому же, разбойники с радостью пожертвовали бы последней рубахой, лишь бы избавиться от страшного гостя. Итак, передо мною лежал весь мир. Самым логичным было бы вернуться домой, в Петербург – но… Господина Осокина более не существовало – хотя сам он только начал догадываться об этом. Знание прорастало во мне, словно плесень на корке хлеба – тоненькими, незаметными ниточками… Иногда я просыпался среди ночи, в холодном поту или хохоча во всё горло от счастья; случайные попутчики, должно быть, считали меня одержимым – но мне было всё равно… Я чувствовал себя богом во младенчестве, ребёнком, с радостной улыбкой зажигающем на небосводе новые сверкающие точки. Нет, я не демонстрировал свои умения – хотя временами воздержание становилось просто невыносимым; но жадно постигал каждую крупицу открывшейся мне истины. Я жаждал ещё и ещё, словно запойный пьяница; и вот настал миг, когда чаша показала дно. Но это меня не смутило. К тому времени я уже знал: сила Знака – лишь малая часть того, что дремлет где-то на западе… И всё яснее становилась моя собственная роль в этой великой мистерии.
Я отбросил прошлую жизнь, как змея избавляется от старой шкуры. Таким образом родился Озорник – можешь смеяться, но это прозвище отражает мою суть вернее любого из возможных имён. Озорство как стиль жизни и способ познания – почему бы нет? В один прекрасный день я пересёк границу Империи. Поезд мчал меня в Гейдельберг: именно там, в одном из старейших научных центров Европы, я решил начать свои изыскания.
***
Узнав о прибытии француза, Мюррей был наполовину готов к тому, что его и впрямь поднимут среди ночи – но мальчишка-посыльный от Фальконе так и не появился. Джек без помех завершил утренний туалет, проглотил скудный холостяцкий завтрак – яйцо, сваренное в мешочек и тост с джемом, сопроводил всё это чашкой чая и отправился в редакцию. За работой время пролетело незаметно: бросив взгляд в окно, журналист с некоторым удивлением отметил, что уже вечереет.