Лемма о невозможности

Евстигнеев Владимир Рубенович

«Алюминиевой ложкой…»

* * *

Алюминиевой ложкойВетер машет над травой,Надобно совсем немножко,Чтоб сказать: и я живой.Только ветреной отведатьСеребрящейся ухи,Точно в праздник, в эту средуНанимаясь в пастухи.Только в городе бессонномНочью выйти на балкон —Теплый ветер там в кальсонахПрет поверх лобастых крон.И ему доступна шалость —Снять с души секретный гриф.Обещания сбывались,Ничего не изменив.

О борще

Когда тебе за 40, говорить остается только о еде, потому что другие темы слишком болезненны.

А. Зимин,

повар-грамотей

Когда раскрываешь окна —Из кухни выпустить чад,Все ветры к тебе намоклыеВлетят чехардой зайчат.И ты как приморский городОткрыт стал и уязвим,Как брюхо весны распорот,И неприкаян как дым.Единственная преградаТебя еще держит здесь:Предания как наградыЖдет овощная смесь.Вначале страдает лоно —Свекольный косматый лес,И Капернаум морковныйПробуется на срез.В томатной цветастой шали —На площадь сковороды.Все враз по краям шкворчали,Открещиваясь от беды.Пойдешь ли дорогой торнойСметану молить «Сойди!»,Всё будет сердцу просторней,Чем в тесной летать груди.Как будто бы цвет и запахВерней беспощадных слов.Упорствуя в тихих сапахИ глядя поверх голов.

«Очей твоих молвою легковерной…»

* * *

Очей твоих молвою легковернойЯ осужден, и высмеян, и сыгран,Как будто ритм судьбы на метроном манерныйТы опрокинул, вжав в косую грань.Ты – в четверть года, в четверть легких – я…Апрель мой, царь мой, проповедник мойНевидимый – черемуху пророчит,И такты бьет, и сердце холодит…Уж знаю, близко: перехватит духИ ритм сухой – мелодией озвучит,И холодом пахнет, и сердце мучитКак будто бы предвестием добра.И ты, мой пульс разбив по четвертямИ дольником испытывая печень,Заметишь вдруг, что жертвовать мне нечем,Что кровь моя – натеки на подсвечникИ знобкий цвет, увядший по ветвям.А в осени бесстыдной впередиНа многоглаголивой площадиШатается растрепанная память, —И врет, что, мол, она нежней груди.

Day-Dreams

Погадай на мне, девица,Слез от воска не тая.Рада будет растопитьсяТемная душа моя.В жаркий терем алчным зверемКапать, капать до утра…Так ли мы еще поверим,Что закончилась пора!Напророчу – озадачу,Только силы уведу —Слишком позднюю удачуНа лазоревом пруду.Чтобы в башенках картонныхВидеть аглицкие сныОб укорах монотонныхНеродившейся весны.

Macbeth

In his commendation I’m fed.

Растревожит тебя похвала…Это – месть-мостовая была.Уязвлю тебя лестью своейЗа обеты несбыточных дней,За разрез туркестанских очей,Да за связку Петровых ключей.Что ни стон – фанфарон, что ни крик…Изолгался мой вещий язык.Да и сердце не хочет отстать,Все зовет – не любить, – вспоминать.…Этот мне ненавистный досуг…Это злое сплетение рук…Эти взоры, таящие страх,Эта чуждая боль, этот прах…Много званых – да избранных нет…Но как будто известен ответ.И, на склоне холодного дня:Савл, Савл, что ты гонишь – Меня?

Horror Vacui

В музыкальной мне шкатулкеМышкой белою плясать,От пружинки мертвой, гулкойВсякий раз кидаясь вспять.Отдохнуть едва ль придется,Потемнеет киноварь,Над пустынею зажжетсяАбрикосовый фонарь.И с предвечных сфер моторныхЗрит беспамятный ГосподьХоровод телец проворных,Озадаченную плоть,Как до хвостика напружась,Съев конфетные мосты,Преодолевают ужасНеподдельной пустоты.

Путешествие в Сергиев Посад

И в мудрости лукавый след греха,И слово, что, смешно как фильм трофейный,Осядет, брошенное впопыхах,На дне беседы горечью кофейной,И добродетели холодный произвол,И бедный блуд, не ставший преступленьем,И этот сад, что поздно так отцвел,И даже ты, складных сомнений пленник, —Все тяжело оставленной душе,Все тяготит двусмысленностью тайной,Как та мольба о ломаном гроше —О гордости, о дерзком пропитаньи,Как то сиротство наглое, в упор,Как барственность отвергнутой любови,Как с одиночеством вступающие в спорВысокомерно вскинутые брови.

Акростих

Приближаются красные сроки,Растворилось в мансарде окно,И таинственным взором глубоким,Шуткой дерзкой, молчаньем жестоким,Ёрничеством медноокимЛезет месяц, и вечно даноДуться, спать и от горькой обиды —Ах, как в детстве! – кривиться для виду.Нынче, слушай, меня подменили:Ересь гордая, слава чужая,Зависть женственная и злая —Алым бантом лежат в водостоке,Стал я сильным, русым, высоким,Темнобровым и длинноногим,Алчным к жизни, бодрым и строгим, —Лишь тебя я люблю как прежде,Чисто, глупо, смешно, уныло,Торопливо и без надежды…Одиночество очи, веждыЖадно ищет, нетерпеливо, —Поцелуй – и все позабыто,От гремящего дня укрыто,Йодом творчества жизнь убита,Делом мирным – отняты силы.Уподоблюсь первому снегу,Праздной мысли, дальнему брегу,Отыщу свою благодать, —Где найду – там и потеряю,Развеселую свадьбу сыграю,У декабрьских порогов маяЩуку вещую в горсть поймаю —Упрошу ее подождать.

«Любимый мой, как холодно и стыло…»

* * *

Любимый мой, как холодно и стылоВоскресный день колоколами душуВсе замывает, будто полотноВ угрюмой, белой, ледяной реке.К обеду станет на дворе темно,И любящим, надеющимся, ждущимПокажется, что счастие застылоМонеткою в протянутой руке.Вот-вот навеки душу погублю,Ничто, меж тем, не двинется в природе,И ты, наверно, даже не заметишьТого, что добродетель мне смешна,Того, что в каждом вижу я уродеТвои черты – что, видит Бог, люблю;Что рано ль, поздно ль от небесных вретищОсвободиться истина должна.Так с хмурой юностью навеки мы простимся,Она иных даров не принимала, —Она едва ли верила в награду, —Как только этот невоскресший день,Когда лишь плачут, ждут и снова плачут…И ты хламиду скромника наденьИ пропусти все восемь ливней кряду…Пока не утолишь слезою злачнойТы барабанщицу, тугую кровь,Все будешь задыхаться, скажешь: малоНадежды в воздухе! – И разом убедимся,Что тот, кто мыслит, – всех мертвее мертв.

Caritas Nunquam Excidit

…Иго Мое – благо, и бремя Мое легко.

Неожиданно не страшно,Неожиданно легко.До позорных клятв вчерашнихСтало слишком далеко.Не заботилось, не стыло,Не горело на ветруСердце. И едва ль любило,Распрощавшись поутру.Нет ни храбрости, ни страха,Ни надежды, ни тоски,Всё решилось одним махом.Капли. Натереть виски.Чайник. Белые таблетки.Белый снег. Седая ночь.Холод. Лестничная клетка.Кто там курит? Шел бы прочь!