Ленин — Сталин. Технология невозможного
Шрифт:
В общем, ЦК партии большевиков, собиравший своей головой все шишки, сбитые низовыми организациями, в очередной раз стал заложником собственных первичек. Но и те оказались в очень трудном положении. Некоторые их представители честно пытались выполнять постановление ЦК и Петроградского комитета и агитировать против выступления — но массы их не понимали. В прямом смысле — думали, что на митинги пробрались меньшевики. В полках и флотских экипажах правили бал солдатские комитеты, на заводах — фабзавкомы, и рядовые члены партии должны были выбирать, кому подчиняться: комитетам или своему ЦК (который, кстати, ратовал за передачу власти Советам, то есть органам самоуправления, каковыми являлись в числе прочих и комитеты). Отчаявшись решить данный вопрос умом, они «голосовали сердцем» — а сердце звало на баррикады. Это не говоря уже о товарище Лацисе с единомышленниками, которые постоянно возмущались: а какого черта мы призываем к революции и ничего не делаем?
Положение, в котором оказалась партия, очень точно сформулировал Раскольников, бывший заместителем председателя Кронштадтского совета: «Вопрос стоит не так — выступать или не выступать, а в другой плоскости: будет ли проведено выступление под нашим руководством или оно разыграется без участия нашей партии — стихийно и неорганизованно?» В первом случае большевики неминуемо подставлялись под репрессии, во втором — теряли в массах тот авторитет, который они методично нарабатывали последние четыре месяца. В конце концов, они решили примкнуть к выступлению, постараться возглавить его и придать ему мирный характер, без попытки захвата власти.
Неизвестно, как бы повернулись события, если бы Ленин находился в Петрограде — однако вождь в то время как раз отдыхал в Финляндии и успел примчаться в Питер лишь четвертого числа, застав под окнами дворца Кшесинской бушующую толпу. Говорят, направляясь на балкон произносить речь, он проворчал: «Бить вас всех надо!» Но выхода не было и у него, тем более что решение-то уже принято! Лучше уж проиграть, пострадать за это и потом кричать о репрессиях, чем заслужить клеймо предателей и трусов. Поневоле приходилось держать марку.
Ленин поверг вооружённую толпу под окнами в шок, призывая её провести мирную демонстрацию, однако убедил — и те относительно спокойно двинулись к Таврическому дворцу. Но тут вмешалось еще одно неожиданное обстоятельство: оказалось, что по пути, на крышах и в окнах домов, засели стрелки, открывшие огонь по демонстрантам. Моряки кинулись их вылавливать и решили проблему стрельбы явочным порядком. Выступление стало вооружённым.
Ситуация сложилась совершенно безумная. Бушующая и отчасти уже стреляющая толпа требовала передать власть Советам — но Советы власти не хотели категорически, шарахались в сторону, как черт от ладана. Кому вручать скипетр, если выступление все же увенчается успехом? Слова «Есть такая партия!», которые Ленин прокричал на съезде, некоторым образом обязывали, тем более что большевики шли во главе выступления. Но брать власть не хотели и они [160] . И потом, если все же придется, то под взятую власть надо подкладывать какую-то легитимную основу — какую? Лозунг «Вся власть Советам», выдвинутый самими большевиками, говорил об этом ясно, но Советы… (см. начало абзаца).
160
Впоследствии большевики утверждали, что не хотели брать власть, потому что считали это преждевременным. Но есть основания в этой мотивации сомневаться. Если бы не Ленин (персонально), то, несмотря на все громкие заверения, они, скорее всего, вообще не стали бы ее брать.
Всё это заставляло большевистскую верхушку предпринимать еще большие усилия, чтобы поскорее успокоить народ, не допустив стихийного переворота — однако народ успокаиваться не желал, не для того бузу начинали. Правительство беспомощно разводило руками — сил подавить выступление у него не было, петроградский гарнизон заявлял о своем нейтралитете.
Ситуацию спасли ЦИК [161] и контрразведка. ЦИК от имени Советов обратился за помощью к частям Северного фронта, где во фронтовых комитетах сильны были позиции эсеров и меньшевиков. Комитеты поддержали советское начальство и стали формировать отряды для похода на Петроград, о чём, естественно, тут же узнали в столице.
161
ЦИК — Центральный исполнительный комитет Советов рабочих и солдатских депутатов (крестьянские советы имели отдельный центральный орган).
Контрразведка, со своей стороны, довела до солдатских комитетов петроградского гарнизона некие «следственные материалы» о сотрудничестве Ленина с немцами. По правде сказать, материальчики были слабенькие, даже средний адвокат от них бы строчки на строчке не оставил — но ведь их не в суд отнесли, а предъявили общественности! Как тут не вспомнить гайдаровского большевика Баскакова: «Дурни вы, дурни! Большие, бородатые, а всякий вас вокруг пальца обвести может». Шокированный гарнизон проглотил наживку не жуя и заявил о поддержке Советов и Временного правительства.
ЦК РСДРП(б) воспользовался стечением неприятных обстоятельств, чтобы привести в чувство своих радикалов и свернуть выступление. Но как правительство, так и Советы помнили о демонстрации 18 июня и решили, что настал очень удобный момент разобраться с большевиками — этими мерзавцами, которые смеют выступать против войны.
«Момент истины»
— …Повторяю… — процедил Павлик. — Для особо тупых… Бомбить нас американцы не будут… Они будут бомбить Лыцк… Но!.. Крылатая ракета, хотя и считается весьма высокоточным оружием, всё равно может случайно… Понимаете? Случайно!.. промахнуться и угодить не туда…
Остаётся лишь поражаться, насколько грамотно старший лейтенант Обрушин провёл инструктаж. Бомбардировка Лыцка началась раньше назначенного срока и именно с промаха.
…Расправа началась грозно, и даже с молниями. 5 июля отряд юнкеров разгромил типографию «Правды». 6 июля состоялся штурм особняка Кшесинской — правда, находившиеся там большевики успели укрыться в Петропавловской крепости, и лишь несколько человек задержались, вывозя архивы. Днем пала и крепость. А к вечеру по городу торжественным маршем прошли войска, прибывшие с фронта. На Дворцовой площади к ним обратился с речью министр земледелия, эсер Чернов: «Я верю, что это ваш первый и последний такой приход… Мы надеемся и верим, что никто больше не посмеет действовать против воли большинства революционной демократии». (Вера его не оправдалась — следующими, кто пошел «против воли большинства революционной демократии», были сами эсеры.)
Начались аресты большевиков — впрочем, не скороспелой контрразведке Временного правительства было тягаться со старыми конспираторами, они исчезли, растворились на заводских окраинах. Тех, кто не хотел быть арестованным, могли взять лишь случайно, если уж очень не повезло. В расстройстве чувств похватали первых попавшихся людей. Арестовывали за то, что «похож на большевика», брали солдат и матросов, рабочих, имевших неосторожность появиться вне пределов рабочего гетто, могли схватить за необдуманное слово. Особенно усердствовала политизированная интеллигенция и офицеры, которые были злы на большевиков за развал армии (хотя к этому делу руку приложили все без исключения).
Относительно результативны были лишь аресты «засвеченных» лидеров июльского выступления, да и то многие из них сдавались сами — не терять же такую рекламу! Зарвавшееся правительство портило свою репутацию в глазах народа изо всех сил.
Вот пример: для того чтобы выцарапать из Кронштадта организаторов матросского бунта, городу пригрозили морской блокадой и бомбардировкой. Кронштадцы подчинились, но обиделись — придет день, Временному правительству припомнят и это. Двоих организаторов арестовали, а третий — большевик Рошаль — через несколько дней сдался сам, из чувства солидарности с товарищами. В смысле восстановления порядка толку от этих арестов не было никакого — смутьянов в Кронштадте оставалось больше чем достаточно. Изъятие нескольких большевистских лидеров лишь усилило позиции анархистов — от этого легче, что ли? Зато арестованные получили ореол пострадавших за правое дело, послуживший лучшей рекламой как им самим, так и партии, в которой они состояли.