Ленин — Сталин. Технология невозможного
Шрифт:
Правая половина зала взревела от возмущения, центр и галерка взорвались аплодисментами. В зале начали вспыхивать локальные потасовки, на свет появилось оружие. Какой-то матрос из охраны прицелился в эсеровского делегата из Москвы, левоэсеровский делегат Феофилактов вытащил браунинг — обоих, правда, вовремя остановили. А ведь могли и не успеть…
Большевики ушли. Левые эсеры, обещавшие действовать с ними заодно, пока остались — впрочем, у них всегда так! — и потребовали обсуждения «Декларации», хотя бы вопроса о мире. Собственно, Собрание и обсуждало в данный момент вопрос о мире — но им все равно отказали (по-видимому, просто из принципа). В четыре часа ушли и левые эсеры. Зато в зал хлынула публика с галерки, которой было тесно и неудобно на балконах — они занимали места слева и кричали:
К тому времени в зале оставалось около двухсот делегатов — чуть больше четверти полного состава собрания или половина кворума. Председатель все же начал читать проект тщательно подготовленной эсеровской резолюции по земельному вопросу. И тут обозначила себя не представленная в Учредительном Собрании сила — анархисты. Правда, в лице одного лишь человека — но зато произнесенной фразой он навеки вошел в историю.
Чернов едва успел добраться до середины резолюции, когда его похлопали по плечу. Обернувшись, он увидел за спиной матроса. Это был анархо-коммунист из Кронштадта Анатолий Железняков.
«Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, — сказал Железняков, — чтобы все присутствующие покинули зал заседания, потому что караул устал».
Совершенно точно то, что было потом, отражено в фильме «Выборгская сторона». Чернов ответил, что Учредительное Собрание может разойтись, только если будет употреблена сила, и попытался продолжить заседание. Силу никто употреблять не стал, однако существовала возможность того, что революционный караул попросту снимется и уйдет, а перспектива остаться один на один с гостями была для делегатов мало приятной. Да и денек выдался изматывающий. Поэтому Чернов быстренько поставил на голосование пакет программ, подготовленных эсерами, делегаты единогласно приняли их и около пяти часов утра разошлись. Никто их не трогал, не бил, не арестовывал — может быть, кого-то немного пограбили по пути домой, но большевики тут были уже совершенно ни при чём.
После долгих дебатов ранним утром 7 января текст декрета о роспуске Учредительного Собрания был принят ВЦИКом, а открывшийся 10 января III съезд Советов одобрил это решение. С угрозой продолжения эпопеи под названием «социалистическое правительство» было покончено навсегда.
Раскол
Ты прислушайся к голосу разума. Слышишь? Слышишь, какую фигню он несёт? Вот-вот. Так что надо просто верить, брат Кадфаэль!
Но тем временем другая угроза нависла над новорожденной Республикой Советов. И обязаны большевики в этом случае были только самим себе.
Первым и самым главным вопросом дня по-прежнему оставался вопрос о мире. Съезд Советов принял соответствующий декрет.
«Рабочее и Крестьянское правительство… предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире.
Справедливым или демократическим миром, которого жаждет подавляющее большинство истощенных, измученных и истерзанных войной рабочих и трудящихся классов всех воюющих стран… Правительство считает немедленный мир без аннексий (т. е. без захвата чужих земель, без насильственного присоединения чужих народностей) и без контрибуций.
Такой мир предлагает Правительство России заключить всем воюющим народам немедленно, выражая готовность сделать без малейшей оттяжки тотчас же все решительные шаги впредь до окончательного утверждения всех условий такого мира полномочными собраниями народных представителей всех стран и всех наций…»
Неужели они были так наивны? Неужели всерьез полагали, что воюющие страны откликнутся на их призыв? Разве для «нулевых результатов» ведутся войны?
Нет, конечно. Большевики отлично понимали, что к чему, поэтому вслед за реверансом в сторону прекрасных идей шла вполне конкретная оговорка:
«Вместе с тем Правительство заявляет, что оно отнюдь не считает вышеуказанных условий мира ультимативными, т. е. соглашается рассмотреть и всякие другие условия мира, настаивая лишь на возможно более быстром
Что авторы декрета понимали под «всякими другими условиями мира», не уточнялось. Входил ли в их число, например, сепаратный мир? А почему нет? Разве он не «другой»?
Вслед за тем новое правительство предлагало всем воюющим государствам немедленно заключить перемирие и начать переговоры о мире. А о том, на что в самом деле рассчитывали большевики, говорится в последнем абзаце декрета.
«Обращаясь с этим предложением мира к правительствам и народам всех воюющих стран, Временное рабочее и крестьянское правительство России обращается также в особенности к сознательным рабочим трех самых передовых наций человечества и самых крупных участвующих в настоящей войне государств, Англии, Франции и Германии. Рабочие этих стран оказали наибольшие услуги делу прогресса и социализма, и великие образцы чартистского движения в Англии, ряд революций, имевших всемирно-историческое значение, совершенных французским пролетариатом, наконец, в геройской борьбе против исключительного закона в Германии и образцовой для рабочих всего мира длительной, упорной дисциплинированной работе создания массовых пролетарских организаций Германии — все эти образцы пролетарского героизма и исторического творчества служат нам порукой за то, что рабочие названных стран поймут лежащие на них теперь задачи освобождения человечества от ужасов войны и ее последствий, что эти рабочие всесторонней, решительной и беззаветно энергичной деятельностью своей помогут нам успешно довести до конца дело мира и вместе с тем дело освобождения трудящихся и эксплуатируемых масс населения от всякого рабства и всякой эксплуатации».
Тут надо понимать: это не игра. Большевики всерьез полагали, что в ответ на революцию в России тут же, в соответствии с Марксом, поднимутся рабочие на Западе и произойдет мировая революция. Еще 26 октября Троцкий говорил об этом открытым текстом:
«Всю надежду свою мы возлагаем на то, что наша революция развяжет европейскую революцию. Если восставшие народы Европы не раздавят империализм, мы будем раздавлены».
Но день шел за днем, а западный пролетариат почему-то не поднимался с аналогичными требованиями и не вынуждал свое правительство заключить всеобщий справедливый мир. Нет, конечно, имел место некий рост социального протеста и забастовочного движения, но от забастовки до революции, как от земли до неба. А воевать Россия уже не могла, да и обещание надо было выполнить. Голодным и завшивленным солдатам на фронте было глубоко наплевать, по какой причине они должны продолжать сидеть в окопах — им нужен был мир, любой ценой, пусть даже самый похабный.
И снова встал перед новым правительством извечный вопрос: «Что делать?»
Первым осознал изменение обстановки, как всегда, Ленин. Подождав пару недель, он понял, что мировой революции в ближайший месяц, наверное, не будет, и обратился к правительствам Германии и Австро-Венгрии с предложением заключить перемирие и начать переговоры. Короче говоря — раз не получается устроить всеобщий мир, пойдём на сепаратный. Получим передышку, а там и мировая революция грянёт.
И остался в собственной партии в сокрушающем меньшинстве.
Все дальнейшие события определялись одним: кто из большевиков и в какой степени прислушивался к голосу разума и как соотносил его с верой в мировую революцию.
Переговоры начались 20 ноября 1917 года в Брест-Литовске, где располагалась ставка германского командования. Но еще до того политика сепаратного мира получила резкий отпор. Уже 16 ноября на заседании Петроградского комитета прозвучал голос «левых». Началось то самое, что предвидели еще на VI съезде: как только дошло до конкретных действий, тут же со всех сторон закричали: «Это не по Марксу!» Ведь согласно Марксу — по крайней мере, в российском понимании, социалистическая революция должна была произойти сначала в индустриально развитых странах. Отсталая аграрная Россия, с этой точки зрения, могла годиться лишь на роль детонатора. Именно так к ней и относились.