Ленин
Шрифт:
Теперь ничего не могло отвлечь его от учебы. Он знал, что не впутается ни в какие политические авантюры. Отношения с «Народной волей» были сорваны настолько серьезно, что на всем Поволжье никто из этой партии не заглянул бы к нему. С другой стороны, на него были обращены взоры полиции, жандармов, шпиков. Каждый его шаг, каждый возглас были бы немедленно известны властям.
Он улыбался этим мыслям, как будто они приносили ему неслыханное счастье, о котором он мечтал.
В своей комнате в Кукушкино он сразу же погружался в учебу.
В
Единственное, чего ему удалось добиться, — узнать, что его изгнание продлится три года. Вскоре ему выхлопотали разрешение на возвращение в Казань. Но Володю уже ничего не тянуло в этот город, где университет был для него закрыт. Он решил переехать в Самару.
За это время он провел большую работу. Ознакомился с трудами всех социологов и особенно старательно, всесторонне изучил Маркса.
Критически и трезво смотрящий на жизнь молодой человек должен был признать, что в самарском изгнании стал серьезным теоретиком марксизма.
Он не выносил теории, пренебрегал ею и людьми, приверженных сухой, формальной доктрине.
Успокаивая себя, он рассуждал:
«В начале любой врач теоретик. Практиком он становится только после того, как с более или менее позитивным результатом примет несколько родов или зарежет несчастного пациента. С этого момента врач начинает помогать человечеству в борьбе со страданиями. Безусловно, точно так же будет и со мной. Я охотно сделаю не одно, а тысячу вскрытий, чтобы стать крепким специалистом!»
У него неоднократно возникало желание обратиться ко всем.
К кому? К пьяной, играющей в карты, тупой и ко всему безразличной деревенской интеллигенции? К слепым сторонникам идеек «Народной воли»? К крестьянам?
Нет! — думал он. — Это не тот материал, на который можно повлиять с помощью печатного слова. Тут нужен кулак, палка или еще более эффективное средство насилия.
Совершенно случайно он обнаружил более восприимчивый класс.
В доме, где жил, он часто встречался с вечно пьяным и иногда ужасным в своем бешенстве сторожем, который бил свою жену и детей, гонял собак, грозя им метлой, и на всех бросался.
— Что с вами случилось, Григорий? — спросил Ульянов однажды, подойдя к сторожу.
— Да ну их всех к чертям! — рявкнул тот бешено. — Земли мало, а пашня, которая у нас осталась, неурожайная! В городе зимой заработка нет. Безработный брат сидит на шее, а я вынужден его кормить… Откуда я возьму?!
В то же вечер Владимир сел и написал две листовки — каждую в пяти экземплярах. Одна была о пролетаризации крестьянства, вторая — о безработице. Спрятав их в ящике с картошкой, пошел к Григорию. Там он долго выслушивал жалобы, расспрашивал о жизни в деревне и о тяжелой судьбе безработного, рассказывал, объяснял, советовал.
Результат оказался неожиданный и скорый. Братья стали его помощниками и старательно разносили листовки по окрестным деревням и фабрикам.
На втором году изгнания Владимир познакомился с живущей в этом же доме девушкой.
Маленькая, смуглая, с черными глазами и выдающимися губами, она улыбалась ему бессовестно и завлекательно.
От Григория он узнал, что она зарабатывала шитьем платьев, не брезгуя, однако, другим, более легким заработком, принимая у себя мужчин.
Встретив ее на лестнице, Ульянов спросил:
— Вас зовут Груша?
— Откуда вы знаете? — ответила она вопросом и вызывающе рассмеялась.
— Мне губернатор сказал! — шутя ответил он.
— Этот ко мне не приходит… — парировала девушка. — Мои гости — не такие большие господа! Может, и вы заглянете ко мне?
— Загляну! — согласился он. — А когда?
— Хотя бы сегодня вечером… — шепнула соседка.
Он пришел. Осмотрел комнату. Обычное пристанище бедной проститутки.
Широкая кровать, столик, два стульчика, умывальник, на стене две репродукции, представляющие обнаженных женщин, и несколько порнографических фотографий.
Необычным приложением была швейная машина и висящая в углу икона Христа, перед которой горела масляная лампада.
— Ха! — весело воскликнул Ульянов. — А что здесь делает Сын Божий? Насмотрелся бедный на разные выкрутасы, происходящие на этом ложе!
Уже расстегивавшая на себе блузку девушка внезапно посерьезнела. В ее глазах засверкали искры мрачного гнева.
— Пусть смотрит, пусть! — прошипела она. — Пускай знает, что спас мир, а бедных людей из нищеты вырвать не смог! Сами должны справляться, кто как может: один с ножом в руках, а я на этой кровати. Пускай смотрит!
Ульянов задумался. Представил себе проститутку, полную ненависти и осознания собственной нужды, в тот момент, когда ей дали в руки нож и сказали:
— Иди и мсти безнаказанно!
Вот бы потешилась!
Он невольно улыбнулся и сочувствующе взглянул на девушку.
Сама того не ведая, она научила ему большой вещи — возможности использования мощи ненависти.
Заметив его улыбку, она с подозрением спросила:
— Почему ты смеешься?
Чтобы не раскрывать перед ней своих мыслей, он ответил:
— Христос был к вам безжалостен, а перед ним тем временем горит лампада. С этого и смеюсь…
Беззаботно пожав плечами, она произнесла:
— Пускай знает, что и в моем сердце есть доброта…
Потом взглянула на гостя и сказала уже серьезно:
— Так что? Мне раздеваться? Э-э, ты какой-то странный, необыкновенный!
— Давай поговорим без раздевания, — ответил он весело. — Не бойся, девчонка, заплачу!
— Глупый ты! Я только за работу деньги беру! — воскликнула она. — Я не нищая, которая с протянутой рукой стоит перед церковью…