Ленинград-43

Савин Владислав

А теперь, Руди, подумай, что будет, если такая команда идеальных сталинских убийц, превосходящая наш «Ораниенбург», завтра появится в Берлине — направляемая на цель предателями, ускользнувшими от нашего карающего взора. По чью душу они придут?

«И сколько будут стоить все наши политические игры, если русские вдруг захотят и смешают нам карты, мимоходом смахнув со стола кого-то из наших тузов? — подумал Гиммлер. — Но вот этого тебе, старый друг Руди, знать совсем не обязательно. Майн гот, русский осназ уже стал фактором, играющим на внутриполитической арене рейха!»

Ретроспектива. Стокгольм, октябрь 1943.

Согласно всем достоверным источникам, включая мемуары столь авторитетного свидетеля, как король Швеции Густав Пятый, во время так называемого «нарвикского кризиса» находившиеся в Стокгольме представители рейха и стран антигитлеровской коалиции никогда не встречались непосредственно друг с другом за столом переговоров, общаясь

исключительно через посредников шведов. Потому разговор, случившийся в советском посольстве в один из этих темных осенних дней, официально не происходил никогда. Никто из его участников не оставил о том мемуаров — ни Александра Коллонтай, чрезвычайный и полномочный посол СССР в Швеции, присутствующая здесь на второй роли — редкий случай на территории, где она была хозяйкой. Ни тот, кто был главным с советской стороны — лысоватый человек в пенсне. Ни переводчик, оставшийся безымянным. Ни сидевший в одиночестве по ту сторону стола — худощавое лицо, короткая стрижка, очки в роговой оправе. Для широкой публики этот человек находился сейчас совершенно в другом месте, по ту сторону Балтийского моря; для более узкого круга он был в составе германской делегации на переговорах, решающих, быть ли дальше Швеции независимой страной. Но как он оказался в этот вечер в советском посольстве, где не должен быть ни под каким видом? Если учесть, что за свои дела в одной из европейских стран он был заочно приговорен англичанами к смерти (и в иной версии истории — повешен по приговору Нюрнбегского трибунала), а в Швеции в описываемое время находилась не просто разведывательно-диверсионная сеть, а база УСО, то есть британские агенты действовали почти как у себя дома.

Только что был отбита атака союзников на Нарвик. И любые резкие акции англичан в Стокгольме, да еще против такого лица, однозначно вызвали бы немецкое вторжение, так что шведские власти решительно предупредили джеймсов бондоввести себя сдержанно, полиция получила указания немедленно пресекать и даже стрелять. И если в Лондоне могли пренебречь мнением каких-то шведов, то получить в итоге Швецию, захваченную русскими войсками, совершено не хотели — а в свете последних событий на Восточном фронте казалось вполне вероятным, что русским за два-три месяца удастся пройти от Лулео до Гетеборга, гоня немцев назад; существующее положение нейтральной Швеции, если уж не удастся занять ее самим, вполне устраивало англичан. Так что резидентуре УСО было приказано не мешать, хотя в другое время… Наблюдали издали — но не вмешивались. А на официальную ноту, направленную после, был сдержанный ответ советской стороны — чисто техническое обсуждение шведского вопроса. В конце концов, у рейха нет большого интереса получить еще один театр военных действий, а у СССР нет лишних войск, которые не требовались бы на фронте — так что почва для консенсуса была.

Говорил, большей частью, человек в очках. Его внимательно слушали.

— Здравствуйте, господин народный комиссар. Думаю, меньше всего вы ожидали встретить здесь меня?Тем не менее я здесь. Исключительно потому, что никто, кроме нас с вами, не сможет прекратить самоубийственную бойню двух братских социалистических государств. Заверяю вас, я в здравом уме и при памяти.

Я не боюсь уже ничего. Зная мою биографию, вы без труда можете определить, насколько я страшусь плена и суда, или даже самой смерти. Я солдат-доброволец, боевой офицер, ветеран прошлой Великой войны, награжденный боевыми орденами. Всё, что могло меня пугать, давно преодолено мной и теперь лишь усиливает мой дух. Одно лишь меня страшит — гибель великой идеи, служению которой я посвятил свою жизнь. Чтобы не допустить этого, я прибыл сюда и предлагаю вам выслушать мои предложения. Должен сразу предупредить: я не принес вам акт капитуляции, я хочу дать нам — русским и немецким социалистам — будущее.

Эта, вторая Великая война началась вовсе не первого сентября 1939 года и не закончится завтра или послезавтра, она не закончится даже через пять или десять лет. Она будет продолжаться еще долго, просто в ней поменяется состав сторон. В этой папке мой меморандум, там сказано довольно много и подробно о причинах войны и ее подлинных, на мой взгляд, движущих силах, сейчас же я скажу кратко: война была развязана англосаксонской финансовой олигархией с целью полного и окончательного уничтожения социалистической идеи. Сначала — в Германии, затем — во всем мире, в том числе и в Советском Союзе. Нас убьют сейчас, именно убьют, поскольку рейх не сдастся — он не запятнает своих знамен предательством или бесчестьем, рейх умрет в бою, как солдат. Германия же умрет, как государство немецкого народа, победители — подлинные победители — превратят ее в аморфное скопище людей, неспособное в дальнейшем генерировать национальные и социальные идеи. Социализм с немецким лицом окончательно уйдет в архив истории — и вот тогда возьмутся за вас, господин народный комиссар. Или за ваших потомков — если процесс несколько затянется. И вас тоже убьют, только — несколько позже. Но убьют непременно, потому что нынешняя война — не война империй, не война за колонии или ресурсы, это война идей. И мы с вами, на самом деле, должны бы стоять в этой войне по одну сторону фронта, господин русский социалист. Господин народный комиссар Советского Союза, один из виднейших политических лидеров Советского государства — вы должны бы это понимать. Между нами есть разногласия в понимании

идеи социализма, это бесспорно — но с другой стороны, между нами гораздо больше общего, чем могло бы казаться. Возьмите даже меня — славянин по рождению, австриец по месту рождения — не стал ли я подлинным немцем, частичкой единого социалистического рейха в большей мере, чем иные чистокровные немцы, ведущие свою родословную из невообразимой глубины веков? Когда идея главенствует над кровью, мы — национал-социалисты Германии — становимся не меньшими интернационалистами, чем вы, русские, не так ли , русскийполитический лидер, мингрелЛаврентий Берия?

— Не мы начали эту войну, — сказал человек в пенсне, — и хотите сказать, что ваш фюрер действовал по указке названой вами англосаксонской олигархии? А признать нас «недочеловеками, занимающими жизненное пространство», по праву принадлежащее вам, тоже в Лондоне подсказали? Вы несли нам даже не капитализм, а рабовладение — и теперь называете себя нашими братьями по социалистической идее? Кстати, теория мировой революции в СССР сейчас совсем не популярна.

— И это ваша самая большая ошибка. Неужели вы не поняли, что сосуществования вас с миром капитала быть не может? Да, с вами будут договариваться, торговать, вам станут улыбаться, пока вы сильны и пока вы нужны им для какой-то цели — но когда вы встанете у них на пути, вас раздавят без всякого сожаления, с жестокостью, превзошедшей нашу. То, что наши страны оказались в состоянии войны — трагическая ошибка. Я и теперь считаю, что национал-социализм был единственно оправдан и необходим, чтобы поднять Германию с колен — но он является совершенно негодным орудием на международной арене, ваша идея там лучше. Беда и вина фюрера в том, что он был слишком национальным вождем, когда же ситуация переросла национальные границы, он этого совершенно не понял. Да и мы тоже не понимали, ослепленные мгновенным величием Германии, поднявшейся из пепла!

— У нас была та же задача двадцать лет назад, — сказал человек в пенсне, — мы должны были поднять страну, разоренную еще больше вашей, у вас после той Великой войны всё же не было гражданской, длившейся столько же. И нас в открытую готовились раздавить, готовя крестовый поход против большевизма. Но мы и тогда не объявляли себя высшей расой, для которой все прочие — это недочеловеки. Вы говорите о социализме — а где он у вас? Исключительно «для своих», кого вы объявили истинными арийцами — а всем прочим вы оборачиваетесь Римом худших его времен, когда не римский гражданин мог быть в той цивилизации лишь рабом.

— Это была наша ошибка, — повторил его собеседник, — и нам пора ее исправить и сплотиться единым фронтом, как братьям по духу и идее, против общего врага — англосаксов и их правящей верхушки, теневых финансовых воротил Британии и Североамериканских Штатов. Сегодня эти враги готовы уничтожить национал-социализм — и при этом, с величайшим политиканским мастерством, убивают нас вашими руками. Советский Союз понес уже в этой войне самые большие людские и материальные потери, и они обещают стать еще больше, достигнуть совсем уже невероятных величин — а вот кому достанется сладкий плод победы? Вам не отдадут Европу, не обольщайтесь. Даже и территории, которые вы сможете удержать по праву нахождения на них ваших солдат, вы не удержите долго — вам просто не хватит на это сил и средств, как материальных, так и людских ресурсов. Против вас, как и против рейха, сплотятся единым фронтом, кто выполняя волю своих политических лидеров — пешек в руках теневых финансовых магнатов, кто по принуждению, кто-то будет банально обманут красивыми словами о мировом братстве и угрозе с красного Востока. Вам дадут разорить себя в немыслимой гонке вооружений, как и рейху, а затем — истечь кровью в боях с количественно превосходящим врагом. Мы умрем сегодня, вы завтра — вот печальный, но неизбежный итог нашего с вами сегодняшнего противостояния. В то же время, объединившись, Россия и Германия будут непобедимы.

— Вы что же, предлагаете нам занять рядом с вами место «подлинных арийцев»? — удивился человек в пенсне. — И вместе идти завоевывать мир?

— По большому счету да, — усмехнулся человек в очках. — Нет, мы не предлагаем вам объявить войну Америке. Но неужели вы думаете, что эта война не начнется тотчас же, как умолкнут пушки войны этой? Поначалу это будет война дипломатии, торговли, пропаганды, вас будут ставить на место, втаптывать в грязь. И вас не оставят в покое, пока не добьются своего. И тогда вы вспомните нас — которых уже не будет. Конечно, останется какое-то количество населения, говорящего по-немецки и проживающего на бывшей нашей территории — вот только от нас они будут дальше, чем современные итальянцы от тех римлян!

— Короче, что вы можете нам предложить? — Берия говорил скучающим тоном. — Я долго слушал ваши речи, но какой, на ваш взгляд, конкретный результат? Ваш Еврорейх просуществует не больше года, по максимуму полтора… до мая сорок пятого, если вам очень повезет. И что вы можете нам обещать — то, чего мы не возьмем сами в ближайшее время?

— Например, лояльность и искреннее желание сотрудничать, — ответил человек в очках. — Знаю про ваше правило никому не прощать военных преступлений против русского народа, но лично я на Восточном фронте не был и восточной политикой рейха не занимался — следовательно, вины перед вашей страной не имею. Я говорю сейчас с вами не только от своего собственного лица, но и по поручению деловых кругов Германии, разделяющих мои взгляды, а также некоторого числа моих единомышленников в НСДАП.