Лента Mru
Шрифт:
«Генерал, верно, нацепил ордена», – обрадовался Голлюбика.
– Три! – единый вопль соединил «Зенит» и «Надир» так, что они сошлись в общей точке, положившей начало всему последующему.
– Ты знаешь, на кого ты тянешь? – прорычал Голлюбика и надавил. Лицо Обмылка исказилось. – Ты – ничто. Все ваши – ничто. Ты видел нашу ракету? Враги ужасаются, они называют ее «Черная Сатана»…
Обмылок молчал, на лбу его выступила испарина.
Позади него заключалось пари:
– Вставлю доллар, – шептал Зевок Лайке, в очередной раз попадая в безграмотный просак.
Ярослав
– Ты видел наш истребитель? Напрасно! Враги боялись его. Они называли его «Черная Сатана»…
Вера Светова, забывшись от волнения, стиснула руку Наждака.
– Эта последняя, окончательная дуэль, – прошептала она вдохновенно и яростно. – За нами Пушкин… Лермонтов… Пьер Безухов… Базаров…
– Зорро, – продолжил Наждак, схватывая мысль на лету.
Ладонь Обмылка неотвратимо клонилась книзу («Потому что он – клон, – из последних сил догадалась светофорова. – Все гордое, обособившееся от первоисточника; всякий клон, возомнивший себя самостийным новообразованием, обречен клониться».)
– Ты видел нашу подводную лодку? – хрипел Ярослав. – Она хорошо известна врагам. Они называют ее «Черная Сатана»…
Обмылок натужно застонал, виски украсились вспухшими венами. Он изогнулся, стараясь сместить точку опоры, переместить центр тяжести.
– Ты видел нашего генерала-полковника? Враги разбегались от него в панике. Они прозвали его «Черная Сатана»…
Обмылок затрепетал; этот трепет передался Голлюбике, трансформируясь в озноб победного восторга. Зевок подался вперед, не веря глазам; Лайка прерывисто вздохнула.
– Так! Так! Так!
Ярослав Голлюбика, не находя новых аргументов, а может быть, считая из излишними, перешел к чему-то промежуточному между лаем и карканьем. Пот лил с него ручьями. Обескровленные кисти борцов отливали белым памятным мрамором.
– Херня это все, – выдохнул Обмылок и, совершив невозможное на этом выдохе, одним рывком вернул кулачному конгломерату прежнее равновесие. Он отбросил Голлюбику в исходную точку, восстановил утраченное, разинул пасть и начал гнуть соперника молча, без слов.
– Ты отвечай, отвечай! – вмешательство Наждака было бессмысленным и запоздалым. – Крыть-то нечем!
Но все видели, что Обмылку было чем крыть, а именно – всесокрушающей лапой, которая, как стало ясно через полминуты бесплодного единоборства, нисколько не уступала своей генетической копии.
Вера Светова сказала себе под нос:
– Вот что, товарищ Наждак… по-твоему – у кого из них первого лопнут мозги?
– Типун тебе, – охнул Наждак.
– По-моему, лопнут одновременно, – Вера продолжала строить предположения, не отвлекаясь на риторическое пожелание и вообще не нуждаясь в собеседнике, особенно в Наждаке. Боевые машины не предназначены для обмена мнениями. Вера Светова, еще какое-то время понаблюдав за схваткой, вдруг набрала в груди воздуха и громко провозгласила:
– Ничья!
– Ничья! – не позорным эхом, но по собственному миротворческому почину сказала Лайка.
– Врешь, шалишь, – не согласился Голлюбика и попытался напрячься еще пуще, но тщетно: своими стараниями он только поощрял соразмерное противодействие.
Обмылок
– Их надо разнять.
Наждак сделал вид, будто не слышит, и Зевок повторил, наглея с каждой фонемой все больше:
– Слышь, братан! Я с тобой разговариваю. Чего ты морду воротишь? Давай разнимать!
– Рубите узел, – постановила Вера.
– Все уже понятно, – Лайка сияла. Она была счастлива, примеряя на себя высокое качество кустарного изделия, то есть Обмылка, не уступившего оригиналу и в честном бою заслужившему штриховой код.
Обмылок и Голлюбика тяжело дышали и буравили друг друга злыми глазками, глядевшими из ям; взъерошенные, красные, с растрепанными бородами, как будто отведали доброго веника в русской парной.
– Парный случай? – с угрюмой иронией съязвил задыхавшийся Голлюбика. – Новая версия сомнительного закона.
– Мели, емеля, – Обмылок ушел от ответа. – Языком вы мастера…
Непримиримые антиподы, соединенные намертво запаянной перемычкой, разогрелись до легкого радиоактивного свечения. Оскорбительная реплика Обмылка адресовалась Голлюбике, но с тем же успехом могла подразумевать любого из зрителей, поскольку те так и не решились расщепить дуэлянтов; им оставалось смотреть и ждать заключительной вспышки, когда борцы перегорят, изойдут масляным дымом. Торсы Обмылка и Голлюбики мерно раскачивались; дыхание превратилось в механический скрежет, перераставший в пришепетывающий вой пробуксовки. Приз, совершенный в своей кругообразной форме, торчал равнодушным и абсолютным нулем. Светофорова рассмотрела, что он образован двумя стальными змеями, которые пожирали друг дружку с хвоста и навсегда подавились.
Бесполезность соревнования постепенно дошла до рассудка противников.
– Может, договоримся? – выдавил из себя Обмылок.
– Это как? О чем? – пропыхтел Ярослав.
– Порулим по очереди. Ты сделаешь, как хочешь… и я сделаю, как хочу…
– А как ты хочешь?
– Какое твое дело? Я же тебя не спрашиваю…
– Лучше взорвать, – заартачился Голлюбика, неожиданно поменявшись ролями с дубликатом.
– Зачем? Построят новый бункер…
– И так построят…
– Это мы еще поглядим… Мы все переменим… чуть влево, чуть вправо…
– А сдаться не хочешь?
– А ты?
Голлюбика натянуто рассмеялся.
– То-то, – сказал Обмылок, не отдавая сопернику ни сантиметра. – Давай, соглашайся… братский батя.
– Ты же обманешь, – Голлюбику не покидали сомнения. – Ты вывернешь руль до предела.
– Ну и что? И ты выверни. Все равно придется уравновесить…
– Их же там будет мотать и плющить, – Ярослав указал глазами на потолок.
– Их и так мотает и плющит, – напомнил Обмылок. – Небось и не заметят. В крайнем случае, купят крупы, соли, спичек…