Лента Mru
Шрифт:
Голлюбика первым сообразил, в чем дело.
– Изуверство, – он сжал кулаки, пытаясь представить хозяев, которые послали эти неразумные копии на черное дело.
– Фашисты, – эхом отозвался Наждак. – Может, вольем им нашего, от всех напастей?
– Не сейчас, – сказал Голлюбика, видя, что противник приходит в себя. – Повременим. Посмотрим на их поведение…
Лайка отступила от Веры, которая даже непристойную позу сумела скрасить и обернуть к своей выгоде, выглядя гордой львицей.
– Пусто, – вердикт прозвучал вымученно и глухо.
Как ни в чем и ничто не бывало, Вера выпрямилась:
– Отходим, –
Голлюбика поскреб в затылке:
– Да, так будет лучше, – согласился он, решив, что мужские пары справятся с надзором и контролем самостоятельно. – Наждак и ты… – Он замялся. – Зевок, правильно?
Зевок хмуро кивнул.
– Позорные же у вас кликухи, – пожурил Ярослав самодельных мужчин. – И не противно вам?
– Чем богаты, – с вызовом, дерзко ответил Обмылок. – Хватит трепаться, дело не ждет. Ступай, – он подтолкнул Зевка в спину.
Не прошло и четверти часа, как шестеро близнецов, чья безоружность считалась отныне доказанной, вновь выстроились друг против друга посреди хтонического царства – такими, какими явились на свет и тьму; обнаженные, незащищенные, открытые как опасностям, так и благоизлияниям.
Локомотивы – ближний и дальний, стоявший по ту сторону неизученного покамест Центра Зла и Добра – внезапно ожили. Лишенные возможности разглагольствовать и пугать, они захрипели, как будто протестовали против обнажения голов, чресел и сути вообще. Но хрип самоуверенных машин, понесших наказание от господствующей расы, захлебнулся и стих, оставленный без внимания.
Центр Хирама и Святогора, Инь и Янь, пункт стратегического управления мировыми событиями, сверкал электрическими огнями, отраженными от стен, которые были убраны ладно подогнанными стальными панелями. Не решаясь выйти на середину круглого, как шайба, помещения размером с небольшой стадион, перемешавшаяся агентура предпочла красться по его периметру. Осторожно ступая, незваные гости щупали стену; та же, через каждые десять шагов, реагировала услужливым разъятием: одна за другой открывались двери, разверзались люки, за которыми чернели незнакомые коридоры («Восемнадцать штук», – вспомнил Голлюбика рассказ генерала Точняка). В каких-то ходах стояли локомотивы; в трех коридорах струились воды и покачивались лодки, готовые к отплытию в неведомое; однажды им даже встретился скучный ослик, впряженный в тележку; ослик спал; муляж кавказца-возницы тоже клевал носом – мешковатая, небритая кукла на сдохших батарейках, с дремотным орлиным профилем.
– Сто дорог, – отметил Ярослав. – Выбирай любую.
– Давай, выбирай, – подначил его Обмылок. – Приедешь, братка, прямиком на консервный завод, станешь завтраком для собак и туристов.
– Нам выбирать не из чего, – усмехнулась Вера. – Нам нужен лифт. Путь наверх, к свету – он самый верный. Я ни за что не доверюсь этим коридорам.
– Вау, – гавкнула Лайка, все прочнее подпадавшая под влияние Вериного авторитета.
– А если мы не найдем лифта? – спросил Наждак, запрокинул голову и сощурился на гладкий потолок, растекавшийся куполом-шапито.
– Тогда ты почитаешь брошюру, и все образуется, – съязвил подлый Зевок. Ему, не испытывавшему никакой любви к слову, приходилось мириться с этой
…Двери множились. Круг был пройден впустую: им открывались ходы – весьма вероятно, что спасительные, но не явилось ничего, способного вознести или низвергнуть. Поэтому, когда периметр был изучен и найден неутешительным, им не осталось иного выхода, как двинуться к центру окружности, куда они и так бы пошли при любом стечении обстоятельств. Изучение единственного и, по всей видимости, главного сооружения пустынной арены откладывалось на сладкое – или на горькое, как уточнил Обмылок, отравленный пессимизмом. Этим сооружением был огромный штурвал, закрепленный посреди зала: двуцветное, черное с белым, рулевое колесо, перенесенное, казалось, со старинной бригантины, отвоеванное у флибустьеров.
– Порулим, – бодро высказался Голлюбика и медленно двинулся к колесу.
– Поаккуратнее, – предостерег его Обмылок. – Может быть, там бомба?
– Что с того? – усмехнулся Ярослав. – Тебе-то какая беда? Выполню за тебя задание…
О том, что такое же задание висело над ним самим, Ярослав счел за лучшее не вспоминать до поры.
Штурвал был изготовлен под дерево, неизвестный мастер сымитировал даже трещины и отверстия, проточенные жучками. Настал неизбежный момент, когда его взяли в кольцо; оробели даже самые отчаянные, то есть все, и никто не решался первым дотронуться до колеса истории – в том, что это было именно оно, мало кто сомневался. Окружившие штурвал подступали к нему мелкими шажками, каждый по очереди, и боязливо возвращались в круг отчуждения.
– Интересно, что находится над нами, – задумчиво молвила Вера Светова, пожирая глазами руль. – Там, на поверхности.
– Горы, – уверенно сказал Ярослав. – Уральский хребет. Мы находимся в точке «ноль», в солнечном сплетении. С одного бока – Европа, с другого – Азия.
– А может быть, мы под Красной площадью, – Зевок, видя, что его никто не собирается убивать за вынужденную незаконорожденность, освоился и даже, будто имел право на размышление, почесал давно заросший подбородок. – Там стоит километровый столб номер один! – И он гордо посмотрел на своих товарищей, думая, что отличился.
– Формалист из формалина, – оборвал его Наждак. – Столб – деревяшка, где скажут, там и воткнут. А суть, ядро, всегда на одном месте.
Голлюбика присел на корточки, пригляделся.
– Видите? – спросил он заинтересованно и легко, не деля собравшихся на своих и чужих в угоду глобальному примирению и согласию. – Ось, а в ней – кнопка. Прямо под заводским клеймом, закрашенная.
Он выпрямился, отважно подошел к штурвалу и, по-прежнему, не касаясь его руками, осмотрел с обратной стороны.
– И здесь есть кнопка, – сообщил он.
Лайка ударила себя по лбу:
– Точно! – крикнула она. – Две штуки! Для ваших и наших!
– Не думаю, – снисходительно возразила светофорова. – Я совершенно уверена, что наше начальство не подозревает о присутствии противника.
– Что ты хочешь этим сказать? – оторопел Наждак. – Разве это не сговор?
– Скорее всего, нет – всего лишь незнакомство двух рук, правой и левой. Одна не ведает, что творит другая. В этот Центр приходят рулить то наши, то ихние. И рулят себе, как наметили. Это общий Центр для мирного сосуществования.