Лепесток красной розы
Шрифт:
– Ты послушался свою мать… - стиснула челюсть, понимая, что с моих уст это звучит немного небрежно и неуважительно, - бабушку…мою бабушку. Ты не объяснился перед мамой, оставил ее и не вспоминал до мгновения ока, когда выяснилось, что у тебя есть дочь…
Я прервалась. Молодая девушка подошла к нашему столику, с подноса сняла и расставила перед нами еду. Затем с натянутой улыбкой, но такими грустными глазами, пожелала приятного аппетита и удалилась.
Осмотрела содержимое своего заказа и скривилась. Аппетит как рукой сняло. Вся тревожная обстановка выбивает весь дух, ворошит побитые рубцы и кремирует, не давая возможности жить. Меня
– Я тебя не знаю. Все, о чем я узнала за эти дни - это то, что ты жив и у тебя есть своя семья. Ты…
– Милая, - прерывает он, как только замечает, как трудно дается дальше говорить, - я не хочу давить ни на тебя, ни на твою маму. И поверь, меньше всего хочу делать вам больно. Я был молод, мне всего было двадцать лет; время буйных и порой идиотских мечтаний, желаний и подвигов. Я не руководствовался сердцем или же разумом, мною движела одна мысль, - чтоб от меня все отвалили, - усмехается Джозеф, тянет руку к моей и накрывает ее, а я в ответ ничего не говорю. Не отстраняюсь. Тепло его большой ладони по-особенному успокаивает, словно что-то воссоединилось спустя долгие годы.
Глубокие морщинки на уголках глаз выдают в такую секунду его возраст, радужка глаз наполняется синим отливом доброты, и мои былые сомнения отступают.
– Я просто хотел веселиться, получать от жизни все, что только возможно в молодости. Кайф - единственный источник моего веселья, принимая от тусовок, наркотиков и алкоголя, да еще интрижки с разными девушками. Потом я встретил твою маму. И все изменилось. Я захотел стать кем-то другим, таким слюнявым придурком, романтиком и остервенелым ухажером, бегающий за ней по пятам. Наш роман был очень страстным, долгим и самым значимым за период того времени, когда родители просили меня поумнеть и найти достойную кандидатку на роль моей жены. Многие твердили нам, что мы подсели друг на друга, как на героин. Проводили каждые дни, не разлучаясь. А родителям это не нравилось. Я долго убеждал их в своей любви к Марте, они не верили, считали, мол, дурак, ничего не знает…
– Что тогда случилось?
Я и не заметила, как прислушалась к его рассказу и внимала себя, как будто проживаю их жизнь. Меня долгое время интересовала причина их разрыва, и вот…Джозеф откровенно, без лжи и фальши говорит мне об этом. В его голосе столько боли, ненависти к себе, привязанности и любви к маме, больше всего - сообразительности. Ему противно вспоминать те годы.
– Они поставили условие - либо обеспеченная жизнь с девушкой, имеющая достоянное положение в обществе, с которой возможен брак и наследники, либо она и больше ничего.
Хмыкнула. Таков поворот событий меня ни сколько не смущает. Я многое насмотрела в сериалах, многое услышала в рамках школы или университета, поэтому могла наугад нарисовать холст.
– И ты согласился на первое, - отвечаю за него, выдергивая руку и облокачиваясь об спинку дивана.
– Как предсказуемо. Все ведутся на деньги, богатство; любовь становится объектом презрения. Тогда что ты хочешь от нас сейчас?
– Не делай из меня козла отпущения, - хмурится мужчина. Ему не понравился резкая смена тона.
– Я не давлю на тебя и не прошу того, чтобы ты умоляла маму меня простить. Лучше нам начать искать контакт…
– Что ты имеешь в виду?
– Ничего противоестественного, поверь.
Джозеф делает паузу, уделяя внимание еде, к которой я так и не смогла притронуться. Гляжу на нее вновь,
– Для того чтобы установить нам контакт, ты можешь приехать ко мне на ужин в эту пятницу…
– Ни за что!
– чуть не подавившись от недовольства, пока пила напиток, изрекаю.
– Я не буду находиться в ТВОЕМ доме, есть из ТВОЕЙ посуды и знакомиться с ТВОЕЙ родней. Только через мой труп.
– Ты раньше времени не отказывайся, Ханна, - предупреждает отец и воздухе крутит концом вилки.
– Предлагаю тебе сначала обдумать. К тому же твои братья очень хотят с тобой познакомиться.
Вздрагиваю. Братья? Для меня это слово схоже как с резьбой по дереву, вытачивая фигурки несуществующих людей.
– Что ж… - Ничего умного в голову не приходит.
– Я подумаю, но не обещаю согласия.
– Главное - ты подумаешь. Это уже есть хороший знак.
– Не думаю, - бурчу себе под нос и осматриваю зал, лишь бы не сталкиваться взглядом с ним. Рядом с ним я сижу точно на бомбе, ибо могу то ли быть мирной, то ли быть как на иголках.
Отец в полной тишине доедает весь свой обед, просит счет и, стоило мне потянуться за своим кошельком, тут же меня останавливает:
– Я заплачу за нас. Не переживай.
– Мне не нужны твои деньги!
– Ханна, - остерегающе отрезает, намекая на то, что для него мои выражения равно осколку на сердце и тому, что при лишних свидетелях не станет препираться со мной. Для него, видите ли, не гуманно.
Ничего не отвечаю и позволяю заплатить за меня.
На улице я снова начинаю с ним спорить, только уже по поводу того, как я буду добираться до дома. Неумолимо стучу зубами, оправдываясь, что и сама в состоянии вернуться домой и маловажно обстоятельство, - добираться придется с долгими пересадками. Но мужчина оказывается напористым. Пф, кого-то это напоминает.
Обратно едем мы в таком же глубоком молчании. Отец поглядывает в планшет, который до этого был вставлен в специально отведенный отсек и проглядывает какие-то документы, я же мысленно нахожусь совсем далеко отсюда. Как буду объясняться с мамой. Как мне поступить, принять или отвергнуть приглашение. Как рассказать девочкам о Лондоне. Как я скучаю по Эрику и очень сильно хочу оказаться рядом с ним, вот только что-то останавливает. Даже слова Зары не удовлетворяют мою забродившую фантазию.
Не замечаю, насколько быстро мы доехали до моего района. Обрадовавшись, что больше не придется делить общество с моим отцом и его «интересными» молчаниями, воодушевляюсь преддверием, наконец, слинять отсюда. Машина останавливается и, не теряя ни секунды, открываю дверь.
– Увидимся, Ханна. Я жду твоего ответа, - напоследок бросает он до тех пор, пока не закрыла за собой дверь.
– И он точно не будет положительным, - бросаю через плечо, ступаю ногами на асфальт, погружаясь временно в холод, потом наклоняюсь: - Пока, папа.
Захлопываю дверцу машины достаточно громко и следую к своему подъезду. Я впервые его назвала папой. О, мой бог. И знаете, на языке это обращение звучит очень объято, окутывая меня полноценностью некого чувства, которого пробую только сейчас на вкус. Мне становится понятно, чего не хватало все эти годы. Остается одна проблема: я могу это потерять, если сама допущу холодность по отношению к отцу, если мама не сможет его простить, если…это все настоящая постанова ради какого-то дурацкого отцовского долга.