Лепесток красной розы
Шрифт:
– Что ты здесь делаешь?
– провозглашаю с ярой ненавистью, увеличивая между нами расстояние.
26 глава
– Привет, Ханна, - запыхаясь, выговаривает каждую букву мужчина и смотрит на здание.
– Я думал, ты еще учишься.
– У меня практика, - отрезала я, не желая вдаваться в подробности, которые явно не нужны ему.
– Я задал вопрос, что ты здесь делаешь? Разве мы не обусловились тем, что ты больше не появишься в нашей жизни? Я не хочу подводить свою маму и тем более расшатывать ей нервы.
– Понимаю, мое появление
Я сделала такое удивленное лицо, будто не ожидала всемирного благородства со стороны мужчины.
– Мне вот, например, с тобой не хочется разговаривать.
– Упрямая, как я, - фыркнул Джозеф, осматривая мой внешний вид, и я заприметила беспокойство в его глазах.
– Ты замерзла?
– Что ты хотел?!
– раздраженно спросила, игнорируя его заботу по отношению ко мне.
– Если ты не объяснишься мне за одну минуту, то я свободно развернусь и уйду.
– Вечно вы, женщины, создаете условия.
– Время пошло!
– Хорошо, - устало согласился он, хотя видно было по мимике лица, как ему не нравится, когда ставят его в неловкое положение.
– Но давай поговорим уединенно.
– Мне и здесь удобно…
На самом деле нет. Стоя уже минуту рядом с мужчиной, ветер еще сильнее поднялся, подгоняя пронизывающую погоду до дрожжи в костях. Настроение погоды сегодня не радует. Но я не желаю от него никакого попечения и тем более быть с ним один на один. Пока мы здесь среди многолюдности, это успокаивает и делает меня защищенной. Мало ли что он может устроить. Я его не знаю. И не хочу узнавать.
– Ханна, я же вижу, что ты начинаешь замерзать. Погода портится, лучше будет, если мы окажемся в каком-нибудь кафе и без препирательств поговорим. Я долго задерживать тебя не стану. Прошу тебя.
– Я не…
К нам подъезжает черный лакированный, видимо, недавно купленный Rolls Royce. Со стороны водительского места выходит молодой парень лет так тридцати, поджарый и очень смуглый, словно перебрал с кремом для автозагара, подбегает к стороне пассажирских мест, открывая перед нами дверцу авто. Брови произвольно сводятся на переносице. Смотрю на своего отца, показывающий всем своим видом, что отказ - для него не свойственен.
Отмечаю мысленно галочкой: мой отец прирожденный лидер с тончайшим честолюбием.
Дергаю ногой, находясь на распутье выбора - принять или же послать его к чертям, - и, не найдя лучшего притязания, чтобы отказаться, соглашаюсь с ним поговорить где-то в другом месте. Мама меня убьет, сначала наорет, потом убьет, затем в лесу закопает.
Принимаю лестный жест со стороны парня, слабо и одновременно благодарно улыбаюсь ему и сажусь в чертову дорогую машину, где в нос сразу же врывается свежесть от кожи и дорогих обделок великолепия и стандарта репутации моего биологического отца. Меня сразу же начинает воротить от всей этой безвкусицы, за которую следует принимать, как роскошь. Я не привыкла жить по материальным ценностям и считаю, что таким образом они только физически выглядят рационально, духовно - полная гниль.
В глубине салона примечаю холодильник, из которого сразу же, стоило сесть в машину и немного ослабить узел галстука, потянулся мужчина, отыскав там бурбон. В такие часы пить алкоголь -
Краем глаза слежу за каждым движением его огромных рук, стараюсь выявить хоть какой-нибудь подвох в этой нарочито деловом расположении к будущему разговору. Не может вести себя человек спокойно, когда спустя столько лет встретил свою кровную дочь, о существовании которой он не подозревал. Я сама не на своем месте, горло сдавливает спазм волнения, руки то и дело за что-то цепляются, лишь бы принять факт того, что это все реальность. Что я - его дочь.
Автомобиль трогается с места сразу же, как только водитель занимает свое место, и мы мчимся по улицам Нью-Йорка; моя безучастность в рассмотрении картин за окнами Роялса привлекает внимание Джозефа, но он ничего не говорит. И хорошо. Лучше ехать в тишине, чем подвергаться насилию что-то вроде «отцовского внимания».
Уже в ресторане «Алая Роза» нас проводят в самую дальнюю часть зала, где меньше всего имеется народу и лишних ушей. Администратор заведения удаляется, а на смену ей подходит молодая, возможно, только что заступившая на должность официантка, так как по ее вялым и нелепым движениям, пока она раздавала меню, выдает с головой.
Оглядев содержимое меню, ужасаюсь расценкам и наличию малознакомых мне блюд, и заказываю знакомую по изображению салат с соком. Мужчина напротив меня заказывает бивштекс с картошкой фри, кабачки, какой-то соус и виски. Не удерживаюсь и закатываю глаза. Боже правый, я забыла, как же легко можно бросаться деньгами.
Официантка оставляет нас одних.
– Я заметил, как ты закатила глаза. И принимаю это как знак твоего критического отношения к положению таких вещей.
– Какой ты догадливый, - язвлю я, отвернувшись и не желая сталкиваться с его порицательностью.
– Меня мало волнует, что думает обо мне человек, который для меня является никем.
Мужчина поджимает губы, выстраивая их в одну линию.
Я специально давлю на больное. Мне не хочется знать никаких душераздирающих подробностей того, как ему пришлось справляться с событием, случившимся не так давно.
– Ханна, - прямолинейно начинает он и складывает перед собой руки, согнув в локтях.
– Я понимаю твои чувства, понимаю, в каком свете ты меня выставляешь, но больше всего я хочу быть честен со своими близкими людьми. Пойми, у меня есть сыновья, и я делаю все возможное, чтобы они могли доверять, могли положиться на меня. Мне не нравится мысль о том, что нам с тобой, как отец и дочка, придется враждовать, ведь ты для меня многое значишь, как и твоя мама.
– Ха, ты думаешь, я стану в это верить? Я ни капельки не поведусь, - наклоняюсь вперед и прямо сквозь плотно сжатые зубы цежу, - моя мама тоже не станет бросаться тебе на шею после всего дерьма, которое случилось с ней. Ты бросил нас…
– Я не знал ничего о положении Марты!
– с громким оправданием гавкнул он и тут же откашлялся, заприметив, как голос его повысился.
– Я хотел…хотел для нее лучшего, чем вечное препирательство со стороны моих родителей. Они могли ее сломать! Понимаешь, Ханна, желая кому-то счастья, ты должен сам это счастье отпустить. Марта была моей любовью: подростковой и надолго отпечатавшаяся на моем сердце, что до сих пор не могу ее забыть.